Кавказские новеллы - [6]

Фрейд был непризнанным на моей родине философом, ему, как и персам царя Дария на белых слонах, не суждено было пройти, в древнее горнило Дарьяла, чтобы занять почетное место среди наших исконных старейшин, откуда исходят все великие истины, заполняющие незримый багаж наших предубеждений, вручаемый сотням таким, как я.

И если Бог наказал меня, то не за гордыню или презрение к жрицам любви у моря, а за то, что упрямо рвусь к тому, чему нет места ни среди законов отрицания, ни среди беззакония соглашательств. Не зная сама, чего ищу, я храбро шла навстречу волчьим законам любви.

И вот теперь я без отдыха охотилась за Волком, безоружная, без капкана. Но, пойманная им сама, таскала на шее обрывок шнурка от ошейника со старинной монеткой и была похудевшая, чудом загоревшая, при моей безотносительности к пляжу, с голодным светом в глазах, если в них не отражался готовый к прыжку в сторону Волк.

Он меня щадил, можно сказать, даже тщательно оберегал от себя же. Я сидела словно на пьедестале, поднятая им на высоту, спустив оттуда ноги, и тихонько плакала от невозможности что-либо изменить в этом поединке со зверем.

Мы оба были кавказского происхождения, и он, к своей чести, не имел намерения перейти ни одну из дозволенных граней по отношению «к своей», а на большее – любовь – он и не рассчитывал.

Старухи, бывшие балерины, сидевшие между нами в столовой, наводили на него лорнеты праздного любопытства, и он мелькал в них, притаскивая очередную жертву для вечернего заклания, шокируя старух.

Каждое утро за завтраком они, как на педсовете, подробно обсуждали его вчерашнее поведение. У них была цель отвратить меня, хорошую девочку, от него, интересного, но опасного.

По этой причине они не могли быть равнодушными к нему. Это тоже было охотой на него.

Я же ни разу ничего не заметила. Волк был осторожным или благородным хищником, если такой парадокс уместен.

Поначалу, не разобравшись в его коварстве, я спокойно проводила вечера в пустом номере, заучивая немецкие слова из общественно-политической лексики. Я пропускала фильм за фильмом, идущие в кинотеатре нашего пансионата, где режиссеры и актеры были рядовыми зрителями своих же фильмов, и наблюдать их собственную реакцию иногда было довольно забавно для окружающих.

Когда, наконец, я взбунтовалась, он меня вмиг усмирил, сказав убедительную гадость о фильме. Тот вечер я тоже просидела в своем номере, потому что Волк исчез еще на закате. Это было необъяснимо – наша связь, принявшая с самого начала такую форму.

Начало было положено в баре на территории пицундского «Интуриста», где в ту пору были в основном западные немцы, чехи и немного поляков.

Тот, кто сидел рядом, извлек меня, плачущую, из будки междугородного автомата, где я узнала, что опоздала на экзамен, потому что не успела сделать перевод книги по телевидению, а значит, все откладывалось до следующей весны. Потрясение мое имело ту основу, что в моей жизни ничто не происходило, не сдвигалось – был полный штиль молодой жизни, как во сне, когда ты бежишь из всех сил, оставаясь на одном и том же месте.

Но тот мир, в который я попала, каждое утро включал парад звезд под моей лоджией: дамы в ультрамодных туалетах, бывшие по ту и эту стороны экрана, звезды с детьми, с мужьями, с любовниками, за завтраком, во время вечернего променада у моря… Все это было круговой панорамой, к которой, как в стереокино, не стоило протягивать руку, чтобы установить эфемерность. И в то же время это был самый живой фильм вокруг меня.

Прыжок Волка был откуда-то из-за моей спины, при этом он успел резануть меня взглядом, осушить бокал сока, бросить на стол ключи от общего номера с другом и исчезнуть.

Я запомнила быстрый режущий взгляд серых глаз, фосфоресцирующих в темноте подвального бара, и короткую шерсть на голове.

Это было одно мгновение, мы продолжали сидеть с его другом, у которого улыбка, как оказалось, никогда не сходила с лица, даже во время еды.

Оставшись сидеть в волнах поднявшейся светомузыки, я, тем не менее, перестала вовремя отвечать на вопросы, видеть что-либо вокруг, ощущать себя.

На следующий день после нашей короткой встречи в баре из укрытия с замиранием сердца я наблюдала, как Волк рыскал по пансионату, пока не напал на мой след. Случайно пройдя по его следу, я услышала, как в холле компетентная дама из столичной элиты заметила:

– Этот никому не известный юноша являет собой тот редкий тип мужской красоты, перед которым женщине трудно устоять.

В ответ последовало резюме, что женщина и не должна устаивать перед таким красивым южанином на берегу лазурного моря – и смех дам, много отдыхавших на море.

Волк, найдя меня, стал скромно рассказывать свои сказки, настоящие сказки-притчи, из которых самой мудрой была сказка о Герцоге и Картошке, которую герцог любил. В свою очередь, он просил меня читать свои стихи, и между нами установились волнующе-доверительные отношения, что-то высокое, о чем Волк сказал примерно следующее:

– Красная Шапочка, я – Волк, но не хищник, а философ, и в таком достойном качестве жду, что ты привнесешь в ту сказку, которую мы создадим с тобою вместе, свою прелесть и нежность.