Кавказские богатыри: очерки жизни и войны в Дагестане — Немирович-Данченко В.И. - [44]

Вот что такое был мюридизм и мюриды!

Брызгалов, как и весь гарнизон, понимал, что ему надо или победить, или умереть. Побеждённым пощады не будет!.. Да к поражениям войска того времени и не привыкли. Они могли отступать, но не сдаваться, — для крепости же отступления не было — значит оставалась смерть!

До рассвета он ворочался в постели, одетый и готовый каждую минуту идти на стену.

За несколько минут до зари, к нему привели Амеда.

Юноша был утомлён и измучен. Он загнал коня и назад пришёл пешком.

— Ты ранен? — крикнул ему Брызгалов.

— О, это ничего! — с презрением взглянул он на левую руку, на которой запеклась кровь. — Так, шрам… Тот, кто нанёс его, уже никому о нём не расскажет… Я его уложил в овраге недалеко от вашей позиции.

— Ну, это, разумеется, мюриды, да?

— Да! И их ведёт, как я и думал, один из наибов Шамиля — князь Хатхуа.

— Сколько у него людей?

— Самое малое двенадцать тысяч человек будет через несколько дней.

— Почему будет?

— Потому что он послал во все горные общества «землю и воду»^[33].

— Какая у него цель?

— Я подслушал. Они думают взять Самурское укрепление и потом обрушиться на Дербент.

— Подавятся и здесь!

— Они хорошо вооружены и отлично снабжены провиантом… Князь Хатхуа ждёт, что сам Шамиль приедет сюда.

Брызгалов задумался.

— Амед! Могу я на тебя рассчитывать?..

— Приказывайте! Я умру, стараясь исполнить, что вам надо.

— Одно… Оказия не дошла до Дербента… Надо дать знать туда, что мы окружены.

— Завтра в полдень я выеду.

— Почему в полдень?

— При полуденном свете меня будет трудно отличить… Не пишите писем, скажите мне всё… Я не забуду ни слова.

— А теперь иди, отдохни!

Ровно в шесть часов дня, когда солнце встало, оно застало Амеда на ногах.

Он и не отдыхал. Под окном у Нины он ждал её пробуждения… Когда девушка подошла к окну и растворила его, к ней в комнату упала свежая роза. Нина выглянула.

— Это вы, Амед?

— Я… пришёл проститься с вами.

— Куда вы едете?

— Меня майор посылает в Дербент.

— Я боюсь за вас!

Юноша улыбнулся.

— Я пришёл проститься, — ещё раз повторил он. — Может быть, я буду убит. Прошу у вас милости…

— Какой?

— Дайте мне что-нибудь. Ленту.

С чисто женским инстинктом Нина взяла ножницы, отрезала прядку волос и подала их в окно. Амед с разгоревшимися счастливыми глазами тотчас же спрятал её у себя на груди. Через мгновение его уже не было…

Да-а-вад

Майор Брызгалов встал тоже чуть свет.

Ветер гнал ещё тучи по бледнеющим небесам, горы кругом курились туманами, и только вершины их сияли первым приветом зари. Мгла лежала в ущельях… Ночь умирала на западе, кутаясь в уходившие с нею облака… Степан Фёдорович взошёл на стену и зорко оглядел окрестности.

— Вы уже здесь? — встретил он Кнауса.

— Точно так!

Исправный офицер возился со зрительной трубой.

— Ну, что вы рассмотрели?

— А вот, не угодно ли.

Все дали, — насколько они уже освободились от тумана, — оказывались занятыми лезгинскими дружинами. Прислонясь к горам, вне выстрелов крепости, но кругом неё, стояли они пёстрым кольцом… В одно марево сливались там и конные, и пешие. Сплошной гул нёсся оттуда. В устьях ущелий видны были другие скопища, туманными реками заливавшие их… Они пропадали в глубине теснин. Казалось, грозный Дагестан выслал сюда всё, что у него было. Первые лучи солнца, проникшие в долину, яркими пятнами выхватили из её мглы толпы джигитов, зелёные значки отдельных партий, какое-то крошево пеших дидойцев, обёрнутых в свои овечьи шкуры, щеголеватых аварцев, горевших позолотою оружия и позументами одежд, койсабулинцев в их красных чухах, карадахцев, обёрнутых верёвками, которые они, как американские гаучо лассо, бросали петлями в неприятеля и душили его издали, даргинцев, гордо проезжавших в серых черкесках по становищу, гимринцев в чёрном, казавшихся траурными точками в общей картине вражьего лагеря… Да, это были мюриды! И без гимна их Степан Фёдорович хорошо понимал опасность положения. Дело не кончится двумя-тремя штурмами. Эти или сами погибнут, или истребят гарнизон укрепления до последнего человека!.. Это злейшие наши враги — фанатики переродившегося в страшную боевую силу тариката… Вон зелёные чалмы их мулл. И муллы вооружились: в газават они ведут за собою полчища лезгин… Вон наибы в жёлтых чалмах. Сколько их! Целыми группами переезжали они с места на место, и кругом точно море поднимаются и неумелыми грозными волнами катятся толпы джигитов… Вон пёстрые чалмы сотенных начальников. Неужели — всё это присоединилось к жалкой горсти салтинцев, поднятых сумасшедшим князем Хатхуа — этим «рыцарем гор», которого хорошо знал Брызгалов… Его, кабардинского узденя, — даже свои звали за слепую отвагу «дели» — одержимый. Вон красные чалмы глашатаев. Они собираются впереди, должно быть, сейчас поедут к крепости с предложениями; коричневые — ходжей или тех кто был в Мекке. Весь запас головных уборов, установленных Шамилем для мюридов, с чёрными тряпками на головах палачей включительно. Должно быть, по пути к салтинцам имам прислал свои войска. Самый большой зелёный значок с золотой рукой над его древком — приближается к крепости. Перед ним на чудном коне золотистой масти гарцует кто-то… Да это и есть Хатхуа. Его гордая посадка, его сверкающее драгоценными каменьями оружие. Он всё ближе и ближе. Теперь Степан Фёдорович различал закинутую на затылок папаху кабардинского узденя; дышащие неукротимой энергией черты смуглого и худого лица, пламенные очи, в которых никогда не гаснет огонь свободы… За ним молодёжь… Если бы Степан Фёдорович знал их, то он бы различил Джансеида, Ибраима, Селима и Сулеймана. Это почётный конвой начальника лезгин, его авангард…