Кавказские богатыри: очерки жизни и войны в Дагестане — Немирович-Данченко В.И. - [42]

— Ещё прикажете? — спросил его Кнаус…

— Эй, Стасюк! Наводи орудие направо. Посмотри, где головной отряд, как осветит его ракета. Слышишь?.. Возьми придел вернее… Слышишь… Пугни по команде, да чтобы снаряда у меня даром не тратить!

— Слушаю-с!

— Кнаус! Велите Сойманову ещё одну!

Опять огнистая змея взвилась в тёмное небо. Опять выступили горные вершины и побледневшая долина… Стасюк молодцом приспособил дуло медной пушки.

— Готово? — отрывисто крикнул ему Брызгалов. — Навёл?

— Есть!..

— Орудие… пли…

Во всё своё медное горло гаркнуло оно, выбросив направо огнистый сноп, осветивший разом и Стасюка, и Егорова, и Брызгалова с Кнаусом и Амедом позади, и целую толпу других солдат около. Быстро-быстро прорезая сонный воздух и словно железным бичом рассекая пространство, навстречу врагу понёсся артиллерийский снаряд. Яркой звездой курился в нём фитиль… Чу… Треск разрыва далеко, далеко… Какие-то крики…

— Честь имеем поздравить! В центр попало! — самодовольно проговорил Стасюк. — В самую, значит, говядину.

— Молодец наводчик!

— Рад стараться, ваше высокоблагородие.

Несколько пуль запело оттуда, но, не долетев, упало у стен крепости. Налево — какая-то партия горцев подобралась к прапорщику Роговому, но тот принял её на себя вовремя, допустил чуть ли не на штык и встретил залпом. С диким визгом кинулись прочь оторопевшие лезгины, и долго ещё слышалось «аман-аман» и проклятия, адресуемые ими неверным собакам.

— Господин майор!

— Чего вам, Амед? — обернулся к нему Брызгалов.

— Позвольте мне пройти к ним. Я узнаю, — высмотрю, сколько их, откуда они, и главный ли удар направляется сюда, или нет.

Брызгалов задумался.

— Кнаус! — приказал он. — Сообщите ему пароль и лозунг. Проведите до позиции Незамай-Козла и отпустите. С Богом, Амед!

И майор горячо пожал ему руку.

— Ещё солнце не покажется, — я буду уже здесь, если меня не убьют! — тихо добавил молодой горец.

Теперь весь воздух кругом казался наполненным жужжанием шмелей. Пули пели тоскливую песню, шлёпаясь в мягкий песок Самурских отмелей. Слышалось сухое пощёлкивание выстрелов из горских винтовок, и далеко последними отзвуками замирала в глубине ущелий зловещая песнь газавата…

— Мюриды, — обратился назад Брызгалов. — С этими шутки плохи, надо готовиться к упорной обороне…

Скоро горцам надоело стрелять наобум, и они замерли…

Ночь опять безмолвствовала. В торжественном спокойствии над окутанною мраком землёю совершали обычный круг свой созвездия — иероглифы тёмного неба. Уже совсем смолкая, тихо струился Самур. Откуда-то чуть доносилось ржание лошадей, и только крики: «Слуш-шай!» от башни к башне перелетали над недвижимыми и словно заколдованными стенами одинокой крепости.

Брызгалов у себя писал донесение в Дербент.

Нина, стоя на коленях у иконы, громко молилась, чтобы Бог спас их всех от грозной беды, так неожиданно ворвавшейся в спокойную, будничную жизнь девушки. Когда отец зашёл к ней, она уже лежала в постели, но широко раскрытыми глазами смотрела в полумрак; едва-едва светилась над нею лампада у образа. Кроткий лик Богородицы склонялся в серебряной ризе над нежной головой младенца.

— Ты не спишь?..

— Нет, папа… не сплю. Я молилась…

— Молись, молись, деточка! Наступают тяжёлые дни… Ну, да никто, как Бог!

— Папа, что такое мюриды?

— Завтра расскажу тебе… А теперь успокойся!.. Прощай, дитя моё! — и он три раза перекрестил её.

Что такое мюриды?

В Кюринском ханстве, где, по местной пословице, «слаще мёду виноград», есть на склоне зелёной горы чудесный аул Араглар, утонувший в чаще фруктовых садов, весь полный шума и журчания ключей, бегущих по его кованным камнями улицам. Араглар местные поэты воспевают, как волшебный уголок лени и неги, как лучший цветок кавказских гор… Там люди кажутся благополучными и сытыми, и баранина никогда не переводится в котлах у хозяек. В этой счастливой деревне жил некогда Мулла-Магомет такой святой жизни, что по ночам сам пророк не раз удостаивал его беседой, а как-то, когда он с высоты минарета призывал народ к утреннему намазу, ангелы подхватили его, взвились с ним в недосягаемую лазурную бездну неба, показали ему оттуда сквозь окошко райские сады и затем поставили его опять на тот же минарет. У этого необыкновенного «учителя» жил на воспитании бухарец Хас-Магомет, отличавшийся ещё в детстве созерцательным благочестием, которое так высоко ценят мусульмане. Его отроком видели оцепеневшего, с устремлённым в небеса взором и с выражением самого пламенного восторга в лице. «Что тебе почудилось?» — спрашивали его благочестивые люди, но он, точно проснувшись, молча уходил к себе, и если уже очень приставали к нему, говорил: «Всё равно ведь вы меня не поймёте, на языке человеческом нет таких слов, чтобы рассказать вам это!..» Кончив учение у муллы, юный Хас-Магомет не удовлетворился им и отправился в Бухару, которая тогда играла в мусульманском мире роль самого священного города после Мекки, и, несомненно, ученейшего от Магриба до Дели. Возвратясь оттуда назад в Араглар, — Хас-Магомет показался счастливым обитателям этой деревушки совсем просветлевшим. От его лица струился невыносимый простым очам свет, и его «речи благоухали, как миро». Он принёс с собою в горы новое учение мюридизма и прежде всего обратил к нему своего воспитателя — муллу. Он хотел даже основать в горах монашеский орден наподобие существующих в Бухаре и Персии, но тут слишком хорошо знали и усвоили себе знаменитое изречение Магомета: «ля-рагбаниати-фи-ль-ислам»