Кавказская война. Том 5. Время Паскевича, или Бунт Чечни - [112]

Не безынтересен также рассказ другого проезжающего, задержанного близ Павловской станицы на казачьем посту, где помещалась почтовая станция. Из рассказа этого видно, до какой степени после оплошности, допустившей разгром целого селения, на линии и по дорогам стали осторожными.

“Перед вечером в ожидании ужина, – рассказывает он, – я сидел с трубкой у ворот станционного дома и слушал рассказы ямщиков о черкесах. Начинало смеркаться, как вдруг в тиши вечернего воздуха послышался конский топот и из лощины выехало человек десять всадников. Впереди ехал кабардинский князь, юноша лет семнадцати, на белом коне и в белой папахе. Урядник остановил его. Князь объяснил, что едет со своими нукерами в Георгиевск с дозволения кордонного начальника, и показал билет. Несмотря на это, и даже на то, что у всадников не было другого оружия, кроме кинжалов, урядник указал им луг для пастьбы лошадей возле самого станционного дома, а князя из предосторожности задержал на посту аманатом. Князь рассказывал мне, что вся его родня бежала за Кубань, где была перебита русскими, и что он, оставшись единственным представителем своей фамилии, наследовал от них значительные владения.

Слух о разгроме Незлобного дошел до Тифлиса в преувеличенном виде; рассказывали, что горцы уничтожили целую казачью станицу. Известие об этом появилось даже в местной газете и вызвало забавный протест со стороны одной воинственной матроны, старой гребенской казачки Василисы Сафроновой. Вот что писала она своему сыну, служившему в Тифлисе, в конвое графа Паскевича:

“Вчера Пантелеич приносил от станичного газету и читал, что черкесы разграбили какую-то казачью станицу и никто ее не защищал. У нас на Тереке ничего не слыхать об этом, да Пантелеич говорит, что и на Кубани верно того не случалось – у него там свояк, так написал бы. На сборе, говорят, порядочно досталось газетчику от наших казаков, да и поделом ему – не пиши вздору. Ну, статочно ли дело, чтобы казаки свою станицу отдали! Ты, чай, знаешь, Миша, кто у вас в Тифлисе газету пишет: сходи к нему, узнай, какую станицу разграбили черкесы? Пантелеич говорит, что эту газету в Питер посылают, так попроси газетчика, чтобы наших голов не срамил и не позорил. Коли сам не знает, так бы рассказал ему, как чеченцы хотели напасть на нашу станицу. Было это за год, как француз в Москву приходил. Чеченцев было больше двух тысяч, а у нас и с бабами столько не было – да – никто не испугался. Как ударили сполох, все казаки пустились к Тереку, а мы, бабы, похватали ружья да и себе туда же. Прибежали – а чечня уже в Тереке. Казаки наши, не думая долго, туда же и пошли резаться с ними в реке, а мы, бабы, ну с берега стрелять. Ты, Миша, помнишь, что и мать твоя на свой пай двух застрелила. Вот с того самого времени бусурманы не смеют и близко подходить к нашим станицам.

Да вот еще, покойная мать, а твоя бабка – царство ей небесное! – рассказывала: она была еще девкой, как Моздокский полк пришел с Волги, а на другой год Кабарда напала на Наурскую станицу. Бусурманы подбежали под самый тын и залегли; казакам нельзя стрелять, а кто выкажет через тын голову, тому и пуля в лоб. Тут, Миша, кабы не бабы, бусурманы зажгли бы тын и всем пришел бы конец. Да бабы ну скорее кипятить воду да лить ее через тын на бусурманские головы. Не улежали, собаки, а как пустились бежать, тут наши казаки на них и насели. Видишь, Миша, мудрено им брать наши станицы.

Пантелеич просит тебя узнать потихоньку, что этот газетчик, военный или нет. Казаки наши что-то говорят, что он не мудрой за какие-то редуты. Но это не наше дело, Миша: Бог с ним, пускай пишет на свою голову, только бы не позорил честных людей”...

Письмо гребенской казачки характеризует нравы и время. Много лет прошло с тех пор, нравы изменились, но дух линейного казачества остался тот же, прогресс только облагородил его, но в понятиях о боевой чести не произошло даже перемены. Старое село Незлобное давно забыто, – все забывается на свете! И прежде, нежели над пеплом его стали вырастать новые домики, время осушило слезы, залечило раны, а над могилами павших девятого июня героев – выросла трава...

XXV. НА УБОРКЕ ХЛЕБОВ

В то время, когда над линией грозой проносилось имя Джембулата и, охваченное пламенем пожара, доживало свой век богатое село Незлобное, – на одной из окраин Кавказа, на восточном берегу Черного моря, происходило событие, которое могло иметь важные последствия для нашего отечества. Там, 12 июня 1828 года, Анапа сдавала свои ключи русскому генералу, и Турция теряла в ней последнюю опору свою на Западном Кавказе.

Нельзя не сказать, однако, что падению Анапы у нас придавали чересчур преувеличенное значение, полагая, что с утратой этого пункта, через который производились все религиозные, политические и торговые сношения с Турцией, горцы немедленно или же в ближайшем будущем принесут покорность; но ожидания эти не оправдывались прошлым. Анапа уже два раза была в наших руках. В первый раз ее взял Гудович, во второй Пустошкин, – и оба раза она возвращалась Турции, как клад, не дававшийся нам в руки. Горцы могли рассчитывать, что то же самое случится в третий раз, и не спешили с покорностью.