Кавказ - [50]

Сложность ситуации заключалась еще и в том, что многие из аварцев, несмотря ни на что, предпочли сохранить верность сыну изгнанного, а к 1823 году умершего Султан-Ахмед-Хана.

Горское правосознание не совпадало с логикой европейца Ермолова, и то, что казалось ему нелепым и преступным, для них было естественным и законным.

Горное ханство не могло жить без поставок продовольствия. И его жители оказались перед простым выбором – признание своим властителем ермоловского ставленника или голод. Это было куда рациональнее, чем тяжелый военный поход с неопределенным результатом. Большого опыта горной войны еще не было и у Ермолова. Даже его горы пугали. Один из известных кавказских мемуаристов – полковник Константин Бенкендорф, племянник Александра Христофоровича Бенкендорфа, офицер безукоризненной репутации и правдивости, сохранил горестный возглас Ермолова, взиравшего на горный хаос Дагестана: “Как бы избавиться от этих проклятых гор!”.

С ненавистными Алексею Петровичу ханами Южного Дагестана, правившими в местностях вполне доступных, все было проще.

Еще до решающего столкновения с ополчением Аварского хана, 2 августа 1819 года, Ермолов с удовлетворением писал Нессельроде:

Милостивый Государь Граф Карл Васильевич!

Прошедшего июля 24 дня, генерал-майор Шекинский Измаил-Хан, после восьмидневной болезни, умер; после него нет наследников, и я дал приказание ввести в ханстве Российское правление, подобно существующему в других, обращенных из ханств провинций.

О чем просить покорнейше честь имею Ваше Сиятельство доложить Его Императорскому Величеству.

По возвращению в Грузию, займусь я исправлением погрешностей прежнего злодейского управления, и народ, отдохнув от неистовств оного, будет благословлять благодетельнейшего из монархов.

С совершеннейшим почтением и преданностию имею честь быть и пр.

А. Ермолов.

Измаил-хан, прямо скажем, особого сожаления не заслуживал. Вскоре по прибытии в Грузию, ознакомившись с положением в ханствах, Алексей Петрович писал ему:

Г-н генерал-майор хан Шекинский!

Едва я приехал сюда, как уже закидан просьбами на вас. Не хочу я верить им без исследования, ибо в каждой из них описаны действия одному злонравному и жестокому человеку приличные. Я поручил удостовериться о всем том чиновнику, заслуживающему веры. Если только точно откроет он те жестокости, которые деланы по воле вашей, что могут доказать оторванные щипцами носы и уши, то я приказал всех таковых несчастных поместить в доме вашем до тех пор, пока вы их не удовлетворите. Чиновника вашего, который бил одного жителя палками до того, что он умер и тело его было брошено в ров, я приказал взять и по учинению над ним суда будет лишен жизни. Советую вам, г-н генерал-майор хан Шекинский, быть осмотрительнее в выборе чиновников, назначаемых для приведения в исполнение вашей воли; паче советую вам, чтобы воля ваша не была противна милосердию и великодушию государя, который управление ханством вверил вам совсем не в том намерении, чтобы народ, его населяющий, страдал в дни славного его царствования, и ручаюсь вам, что если найду жалобы основательными, я научу вас лучше исполнять намерения всемилостивейшего нашего государя. Знайте, что я ни шутить, ни повторять своих приказаний не люблю.

Однако до поры Ермолову приходилось терпеть хана Шекинского, поскольку внимание его было устремлено преимущественно на горские общества Чечни и Дагестана.

Измаил-хан, молодой изувер, был той самой “канальей, женатой на прекрасной женщине”, который к крайнему неудовольствию Алексея Петровича мог произвести кучу детей-наследников.

Он умер очень вовремя, никаких детей не произведя, и в Дагестане ходили упорные слухи, что он был отравлен одним из русских офицеров. Так это или нет – сказать невозможно, но трудно поверить, чтобы Ермолов при всей ненависти и презрении к Измаил-хану прибегнул к подобному способу разрешения проблемы. У него были другие возможности.

Дагестанские владетели остро ощущали ситуацию и понимали, к чему дело клонится. В этом отношении характерна судьба представителя одного из старейших владетельных домов – уцмея Каракайдакского.

Как мы помним, одной из ведущих идей Алексея Петровича была идея восстановить одни горские народы против других. Соответственно, он во время конфликтов требовал от владетелей активных действий против мятежников и решительно пресекал возможности нейтралитета.

1 августа 1819 года, когда Мадатов готовился усмирять Табасарань, Ермолов наставлял его: “Уцмей Каракайдакский не упустит вступить с вами в сношение, ибо он всеми пользуется случаями оказать нам преданность, когда не стоит ему ни труда, ни малейших пожертвований, и иногда надеется он, ничего более в нашу пользу не делая, сохранить к себе доверенность неприятелей наших. Ему вы, как человек посторонний, откровенно будете говорить, что не таким, как его, поведением доказывается верность государю, и что того не довольно, чтоб не участвовать явно в намерениях неприятелей, но должно верноподданному быть явно против них”.

Между тем в очередной раз восстали жители столицы уцмея города Башлы. Город был взят Мадатовым штурмом. И, как констатировал в записках Алексей Петрович: “Дом уцмея и весь город разрушен до основания”.