Кавказ - [13]

В будущем году поеду я наказать акушинской народ, сильнейший в Дагестане и наиболее нам враждебный, и после того вся сия страна будет совершенно спокойна и лучше многих других повиноваться. Здесь не так легко я кончу, как теперешний раз, но кончу непременно.

Вот, любезнейший брат, вернейшее тебе описание всего здесь происшедшего и даже частию моих вперед предприятий. Не думаю, чтобы мог ты упрекнуть, что не пишу к тебе обстоятельно и обо всем.

Надо сказать, что хотя он смотрел теперь на задачи, перед ним стоявшие, куда более трезво, чем в начале, его конечный вывод далек от провидения. Когда он пишет, что после подавления акушинцев “вся сия страна”, то есть Дагестан, “будет совершенно спокойна и лучше многих других повиноваться”, то это свидетельствует все же о далеко недостаточном понимании кавказской реальности. Пройдет несколько лет, и именно по Дагестану начнет распространяться мистическое исламское учение тариката, производным от которого станет мюридизм. Будучи возглавлен тремя имамами – третьим был Шамиль, – мюридизм объединит Восточный Кавказ и навяжет России почти тридцатилетнюю кровавую войну… Уже в конце своего проконсульства Ермолов попытался противопоставить проповеди тариката проповедь умеренного ислама и для этого привлек популярного в Дагестане кадия Саида Араканского.

Но это было позже. Пока что Алексей Петрович делал ставку на силу и устрашение.

5

В письме к Воронцову есть несколько принципиально важных пассажей.

Во-первых, впервые Алексей Петрович говорит об истреблении мирного населения в чеченских аулах. Формально лояльных русским, но способствующим своим единоплеменникам во время набегов: “Удалось убить более несколько людей и жен (!), нежели в сражениях, ибо не столько всегда удобно бегство”. За этой витиеватой фразой, сознательно туманной – Ермолов не знал, как отнесется его просвещенный друг к подобным методам, – стояла хорошо рассчитанная “гуманная” жестокость, урок которой юный артиллерист Ермолов получил от Суворова во время осады Варшавы.

Историк Кавказской войны В. А. Потто приводит принципиальное заявление Ермолова: “Хочу, чтобы имя мое стерегло страхом наши границы крепче цепей и укреплений, дабы слово мое было для азиатов законом, вернее неизбежной смерти. Снисхождение в глазах азиатов – знак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены”.

И в письмах к Закревскому, и в письмах к Воронцову Алексей Петрович зондирует как общественное, так и начальственное мнение на предмет отношения к его методам замирения края.

Во-вторых, он в очередной раз ясно формулирует свой стратегический план – отсечь цепью укреплений территории немирных горцев от контролируемых территорий.

Еще 9 июля он писал тому же Воронцову: “Дагестан, который тебе знаком и где всегдашнее убежище изменникам и врагам нашим, где весьма покойно живут и беглый подлец царевич, и злобный Ших-Али-Хан и где теперь дышит все возмущением, я намерен связать с Кавказскою линиею посредством дороги через Дербент. Со временем линию укреплений по Сунже доведя почти до устья оной, то есть ниже места, где впадает Аргун, перейду я на правый берег оной, где для сообщения будет редут; в Аксае заложу крепостицу, в Андреевской деревне немного сильнейшую и левый фланг примкну к Сулаку у Костюковского селения. Закрою совершенно Кизляр, богатый город и родом своей промышленности единственный… Весь сей план довел я до сведения правительства, и он не кажется неосновательным.

Еще представил я систему крепостей для областей наших, по ту сторону гор лежащих, вводя в предмет умножение и усовершенствование войск в Персии”.

В-третьих, черезвычайно характерен пассаж, посвященный уцмию Каракайдацкому.

Уцмий – традиционный титул владетеля Каракайдакской области – был одним из тех дагестанских феодалов, которые по замыслу Ермолова подлежали изгнанию или уничтожению. И Алексей Петрович, подозревая его в коварных замыслах, прямо объявлял своему другу о намерении захватить владения и уцмия, и аварского хана. Это было начало операции по разрушению системы ханств в Дагестане и на южных его границах. Мотивация вполне достойная: “Будущею весною, если чуть возможно мне будет, я приду разведаться с мошенниками в собственные их жилища, и тут будет конец и уцмиевскому достоинству, а жители богатой земли сей и нам необходимо нужной отдохнут под милосердным правлением императора от злодейской власти, их утесняющей”.

“Беглый подлец царевич” – Александр, сын покойного царя Ираклия и претендент на грузинский престол, поддерживаемый Персией и мятежными горцами. О нем еще пойдет речь.

“Злобный Ших-Али-Хан” был для Алексея Петровича персонажем особо ненавистным, ибо юношей он владел Дербентом во время зубовского похода, капитулировал, а затем, обманув доверчивого Зубова, бежал в горы и вел партизанскую войну против русских, причинив экспедиционному корпусу немало неприятностей.

Это были счеты более чем двадцатилетней давности. Не говоря о том, что это было следование заветам великого Цицианова, который писал в свое время императору Александру: “По свойствам того же Ших-Али-Хана, по деятельности его и интригам, полезнее для России унижать и ослабевать его, давая знаки покровительства имеющему претензии на Дербент аге Али-беку”. Али-бека Цицианов считал слабым и непредприимчивым…