Кавказ - [191]

Они содержат лодки на Риони, когда в зимнее время, вследствие мелководья, маленький пароход не может ходить по реке.

Полковник Романов предупредил нас не давать им свыше шестнадцати рублей, сколько бы они ни запросили, ибо эту цену, хотя и не установленную официальным тарифом, следует дать им по справедливости.

Они сначала запросили двадцать пять рублей и наконец согласились на предложенную нами плату.

Мы никак не могли убедить их отправиться в тот же день, а это было для нас важно, так как наступило уже 20 января. Полковник успокоил нас, говоря, что пароход отправляется только 22-го вечером.

Через два часа после нашего прибытия полковник велел приготовить обед, взяв у нас позволение разделить его с нами.

Пока мы обедали, мои исследования колонистов возобновились.

Скопцы отвечают с отвращением, что вполне понятно, на задаваемые вопросы; однако перед полковником они не посмели хранить полное молчание, и он сумел добавить еще несколько подробностей к тем, какие уже сообщил…

Во время обеда полковника зачем-то вызвали: он вышел и тотчас же воротился. Какой то имеретинский князь, спешивший из Кутаиса, желал воспользоваться моей лодкой, предлагая взять на свой счет половину издержек. Я отвечал, что за исключением этой последней статьи, он может распоряжаться лодкой. Он было настаивал, но я остался непоколебим, и князь принужден был уступить моей воле. Когда дело было улажено, он вошел, чтобы поблагодарить меня. Это был прекрасный молодой человек 28 или 30 лет, одетый в белую, как снег, черкеску, с оружием и золотым поясом; под черкеской был бешмет розового атласа, а под ним другой, шелковый — перлового цвета. Широкие шаровары, заправленные в высокие сапоги, были такого же белого цвета, как и черкеска. Его сопровождал слуга, почти так же щегольски одетый, как и барин.

Он благодарил меня по-грузински: Григорий переводил его слова. Он ехал в Поти и спешил прибыть туда, чтобы присутствовать при высадке брата князя Барятинского[281], направлявшегося в Тифлис и до Поти следовавшего на пароходе, который должен был доставить нас в Трапезунд — стоянку французских пароходов.

Князя звали Соломон Ингерадзе[282].

Мы условились ехать утром как можно раньше, но полковник, знавший своих людей, заранее предупредил нас, что мы не должны рассчитывать на отъезд ранее восьми часов.

Скопцы имеют сходство с женщинами еще в том отношении, что их чрезвычайно трудно заставить встать с постели, если только доски, на которых они спят, можно назвать постелью.

Князь пил кофе с нами и пришел в ужас, что не мог выехать в пять часов утра; сознание, что князь Барятинский высадится, и он не будет встречать его, приводило князя в отчаяние. Я хотел знать причину этого беспокойства, и оказалось, что он начальник того участка, по которому брат наместника должен был проехать из Поти в Кутаис.

Мне приготовили постель в той самой комнате, где мы беседовали; постель заключалась в стеганом одеяле из пике с простыней, пришитой к самому одеялу.

Мы поднялись в шесть утра, но, несмотря на настояния князя Ингерадзе, смогли выехать только в десять. В час отъезда я хотел было похлопотать насчет провизии, но Григорий по лености, которую я простил бы скопцу, но ему не прощу, уверил меня, что вдоль всей дороги есть селения, где мы можем запастись съестным.

Мы простились с маранским начальником и, поторапливаемые князем, тем более спешившим, что мы и так уже опоздали на целый час, спустились в барку. При этом по милости крутого берега Риона мы едва было не сломали себе шеи.

Пусть позволят мне сделать для Риона то же, что я сделал для Усть-Цхенис-Цкали, т. е. называть его древним именем — Фаз.

Фаз, в том месте, где мы сели в лодку, широк почти не менее Сены у Аустерлицкого моста, но вовсе не глубок; поэтому лодки, которые ходят по реке, делают длинными, узкими, плоскодонными. Помимо этого, мы убедились в правильности слов скопцов, которые отказались ехать ночью; через каждые сто шагов течение реки замедлялось из-за стволов деревьев, вырванных с корнем.

На нашей лодке было три скопца — этих несчастных и обреченных: один стоял у руля, двое были на веслах. Порою с одного конца лодки на другой они передавали своим тонким голосом какое-нибудь слово и снова впадали в унылое молчание. Ни разу за все плаванье ни один из них не издавал звука, который походил бы на пение.

Дант позабыл этих лодочников в своем «Аду».

В полуверсте ниже того места, где мы спустились, Гиппус, — выше я пробовал написать его новейшее название, — впадает в Фаз, принося тысячи льдин. А до того ни одна льдина не виднелась на поверхности реки.

Нам сказали, что по всему пути мы найдем множество водяной дичи; и действительно, мы подняли, хотя и на далеком расстоянии, несметные стаи уток.

Спрошенные нами скопцы решились ответить, что далее за селениями мы увидим птицу, менее дикую. Взамен этого на стволе каждого дерева, поднимавшегося из воды, гордо сидел готовый нырнуть баклан, который иногда действительно нырял и опять показывался с рыбой в клюве.

Еще на Волге мы узнали благодаря нашим зубам и в ущерб им — что убитый баклан то же, чем был Ахилл живой, т.е. неуязвимый, а потому мы оставили бакланов Фаза преспокойно заниматься рыболовством.