Кавказ без моря - [2]

Созерцание незамысловатой жизни чужого города вызывает печаль. Печально и, в то же время, сладостно знать о себе, что ты в этом городе посторонний, никому до тебя нет дела. Кроме нескольких человек, неизвестно почему призвавших именно тебя переписывать чужой киносценарий, держащих тебя за государственных счёт в построенной ещё до революции гостинице, в номере, где нет письменного стола, а за окном — замкнутый дворик с почти облетевшими тополями и одинокой елью посередине.

Зачем я здесь? Зачем еду с этим действительно именитым режиссёром за ненужными мне огурцами на базар, который наверняка уже должен быть закрыт?

Вадим сидит рядом с водителем. Как всегда, времени даром не теряет — выспрашивает о возможности приобрести выделанную баранью шкуру. Водитель порой оглядывается, словно боится, чтоб я не слинял.

Слинял бы с удовольствием. Хотя бы для того, чтобы где‑нибудь в забегаловке хлопнуть стопку водки. Продрог.

У ещё раскрытых ворот рынка дворник метёт ворох бумаг и мокрых листьев.

В припустившем дожде шагаем мимо отсвечивающих под цепочкой тусклых лампочек грязных прилавков, где продавцы уже убрали или убирают свой товар. Только торговец картошкой осаждён припоздавшими покупателями, да в соседнем ряду согнутая старушка не торопится убрать разложенные на рваной газете такие же согнутые осенние огурцы. Их всего шесть–восемь, жалких, грязноватых.

Есть ещё? — спрашивает Вадим.

Старушка спешно достаёт из‑под прилавка пластиковое ведёрко, суетливо вытряхивает со дна ещё десяток совсем сморщенных, жёлтых уродцев.

Вадим вынимает из кармана дублёнки чистый целлофановый пакет, бережно укладывает в него весь товар, щедро расплачивается.

— Последние, — словно извиняясь, бормочет старушка. — Больше не будет.

Идём назад к машине.

Вадим с языческим фанатизмом, оказывается, уже много лет поклоняется длинноватому, набитому семенем плоду. Он рассказывает, что в Москве ухитряется доставать огурцы круглый год. Считает, что огуречный сок идеально промывает почки, даёт жизненную силу, великую половую энергию, а если регулярно тереть огуречной шкуркой щеки и руки, они всегда будут шелковистыми.

Водитель заинтересованно выслушивает эти сведения, а я думаю — «Быть может, все это и так. Только есть что‑то гадкое в постоянной озабоченности собой».

— Давай поужинаем в другом ресторане, — предлагает Вадим. — Надоел этот кабак при гостинице. Дым коромыслом, жалкое меню с его вечным шашлыком. Гарниры готовят на прогорклом масле. Платишь за изжогу. Где у вас можно прилично поужинать? Что‑нибудь диетическое? — обращается он к водителю, когда мы садимся в машину.

Тот задумывается, решительно включает газ.

— Минутку! — вскидываюсь я. — Мне необходимо на Главпочтамт, выпустите меня.

— Это по дороге, — невозмутимо отвечает водитель. — Мы вас подождём.

— Подождём–подождём, — подтверждает Вадим, — Счастливец, каждый вечер ходит получать письма.

Вторую неделю я здесь, и во мне с каждым днём крепнет, может быть, шизофреническое убеждение, что я, в общем, не очень‑то известный поэт и сценарист, нахожусь под невидимым, но постоянным конвоем, что какая‑то сила не выпускает меня из своего поля зрения.

Зачем Вадим опять заставляет ехать вместе с собой в какое‑то заведение? Я ведь хотел выпить водки, тащит в диетическое кафе. Зачем заставил ехать за огурцами? С утра вместе перелопачивали сценарий, днём посетил с ним студию, присутствовал при актёрских пробах. Весь день я спорил, злился, должен был надоесть Вадиму, а он и вечером не отпускает. Кажется, начинаю догадываться: меня перевели из Москвы. КГБ с помощью Вадима подстроило всю эту поездку, всю эту авантюру со сценарием, чтобы нагрянуть с обыском в мою квартиру. Тем более, сейчас, когда бедный мой отец умолил отдать его в богадельню для старых большевиков… А дома, прямо в секретере и на антресолях папки с бумагами Марка и Жанны!

С другой стороны, они запросто могли это сделать и, не устраивая столь головоломные глупости.

«Фантазитор, — порой говорила мне покойная мама. — Ты фантазитор».

«Волга» подчаливает к мокрым ступенькам Главпочтамта, на которых и сейчас, в дождь, как всегда, кучкуются какие‑то тёмные личности. Хасан — водитель приписанного ко мне «газика» на днях сказал, что это — торговцы наркотиками, навсегда подкупившие местную милицию.

…Надо же, в очереди к окошку, где выдают корреспонденцию до востребования, передо мной оказывается очень старый актёр местного драмтеатра, которого я видел как раз сегодня, во время проб на роль одного из преподавателей ПТУ. На нём длинный красный шарф, хлипкая синтетическая куртка, джинсы, заправленные в резиновые сапоги.

Обернулся. Узнал меня, в сущности, непонятную ему личность. Торжественно снимает с головы широкополую велюровую шляпу. Наверняка взятую из реквизита. Низко раскланивается. Потом, заполнив бланк извещения о денежном переводе, показывает его мне и громко сообщает чуть не всему залу:

— Раз–два–три–четыре–пять, вышел зайчик погулять!

Невольно замечаю — получает он двенадцать рублей пятьдесят копеек…

— Есть на что вздрогнуть, коллега! — подмигивает он мне, шикарным жестом запахивает шарф вокруг горла, низко нахлобучивает шляпу и направляется в дождливый вечер.