Кавалеры Виртути - [39]

Изложив свой план, Думытрович выразительно оглядел товарищей, ожидая от них, одобрения.

— Тоже мне, стратег нашелся, — охладил флотоводческий пыл Думытровича Цихоцкий. — Это там, наверху, и без тебя знают. Я уверен, как только «Шлезвиг» подойдет к заливу, наши подводники уже будут тут как тут.

Капрал Грудзиньский как ошпаренный сорвался с места и подскочил к телефону. Возбужденный боем и развернувшимися после него событиями, он начисто забыл, что надо передать донесение. Схватив трубку, волнуясь, доложил:

— Пан майор, линкор отплывает!

Владислав Домонь стоял чуть сбоку от говорившего по телефону Грудзиньского и видел, как его командир широко улыбался, услышав, видимо, похвалу от майора Сухарского. И Домонь подумал, что вот уж и конец войне, что через месяц, в крайнем случае через два, он отправится в торуньское или краковское военное училище. Они договорились об этом со старшим братом, майором, еще в дни пасхальных праздников, когда оба приезжали домой на побывку. Стол дома был уставлен яствами. Колбасы, окорок, душистый студень хорошо шли под настойки из можжевельника, вишен, зеленых орехов. После первой рюмки отец и брат даже не посмотрели на Владислава, и тот не на шутку приуныл. После четвертой или пятой рюмки отец многозначительно переглянулся со старшим сыном, а тот будто только этого и ждал.

— Выпьем с нами, капрал, — предложил он Владиславу.

Брат налил можжевеловой настойки и вместе с отцом стал с интересом наблюдать, как справится Владислав с этой обжигающей жидкостью. Владислав медленно осушил рюмку, хотя искры посыпались у него из глаз. Зато вымолвить хотя бы слово он был не в состоянии. Старший брат одобрительно похлопал его по плечу, пододвинул ему закуску, подождал, пока Владек перевел дух. Тогда, собственно, и начался разговор о военном училище:

— Ты должен остаться в армии, Владек. Окончишь училище, послужишь год или два в полку, потом переведут в Варшаву.

— Ты говоришь так, будто нам не предстоят другие дела.

— Какие такие дела?

— Мне ли напоминать о них?

— Намекаешь на войну? — Майор отрицательно покачал головой. — Нет, дорогой мой. Они не решатся на это. Могут пугать, могут грозить, но напасть не решатся, — твердо повторил он.

— А если все-таки решатся?

Владислав заметил, что лицо брата словно окаменело. Майор наклонился вперед, тяжело навалился на стол.

— Тогда, пся крев, они об этом пожалеют!

Он так трахнул кулаком по столу, что зазвенели рюмки и бокалы, вздрогнули кольца колбасы, подскочили крашеные яйца, зазвякали тарелки и вилки.

— Господи, да кушайте вы, — захлопотала мать. Она, очевидно, считала, что любые мужские неприятности легче переносятся при виде полных тарелок. — Попробуйте вот телятинки…

Пополудни братья вышли в сад прогуляться. Сделав несколько шагов, майор остановился и обнял Владислава за плечи.

— Я не верю, что дело дойдет до войны, — серьезно и спокойно сказал он. — Но если она вспыхнет, помни… — Владислав поднял голову. Лицо брата приблизилось почти вплотную, наискосок над уголками рта протянулись глубокие борозды, глаза смотрели испытующе. — Помни, — повторил он, — для чего тебе вручили винтовку.

— У меня нет винтовки, я служу в пулеметном расчете, — сказал, почему-то сконфузившись, Владислав. — Я же тебе говорил…

Он тут же почувствовал крепкий толчок в спину и услышал громкий смех брата. Майор еще раз хлопнул Владислава по плечу и с шумом выдохнул воздух:

— Из станкового пулемета тоже можно стрелять. Поверь моему слову…

Так и сказал тогда старший брат. Владиславу хорошо запомнились его слова. А сейчас Домонь стоял и смотрел на капрала Грудзиньского, который возбужденно кричал в трубку, что вражеский линкор отплывает. Все длилось, таким образом, меньше суток, и все закончилось без его, Домоня, участия. Не сделал ни одного выстрела и, когда брат спросит его… Он не успел закончить мысль. Длинная пулеметная очередь прочертила снаружи стену вартовни прямо над амбразурой. Пули громко забарабанили о бетон, и солдаты отскочили от проема. Переглянулись, больше удивленные, чем испуганные неожиданным огнем, который чуть не задел их. До этого они были уверены, что борьба уже закончилась, и сейчас походили на людей, возмущенных чьей-то нелепой выходкой, глупой шуткой, явно неуместной в той ситуации.

— Что за черт! — с досадой проворчал Цихоцкий и начал в нерешительности перекладывать из руки в руку каску, не зная, надо ли снова ее надевать или пока не стоит.

Замерыка, Сковрон и Домонь глядели на Грудзиньского, который все еще держал трубку возле уха и продолжал разговаривать с майором Сухарским. Потом командир вартовни подскочил к южной амбразуре. Домонь последовал за ним.

На противоположном берегу канала — на высоком элеваторе, в окнах складов и массивных кирпичных домов, на лоцманской башне и здании управления порта вспыхивали желтые огоньки. Вспыхивали и гасли, словно там зажигали и тут же тушили тысячи спичек. Резкая, сухая трескотня рассыпалась по всей прибрежной линии, но пули пока не достигали вартовни капрала Грудзиньского. Весь огонь шел куда-то вправо от них.

— Обстреливают пост Дейка! — послышался голос стрелка Думытровича, и все бросились к западной амбразуре.