Кавалер Сен-Жюст - [72]

Докладчик замолчал. Вероятно, вспомнил старика Мейно из Страсбурга и гильотину на Мезон-руж… Но нужно было привести в чувство сникших депутатов, чтобы безболезненно вырвать у них готовое решение.

— Народы Европы обмануты, — воскликнул Сен-Жюст, — их пичкают баснями о происходящем у нас; наши дискуссии высмеивают и искажают; но никто не в силах исказить наши великие законы, — они проникают в зарубежные государства как негасимый луч света. Пусть же узнает Европа, что вы не оставите больше ни одного несчастного и угнетенного на всей французской земле; пусть пример этот оплодотворит мир, став пропагандой любви к добродетели и счастью. Ведь счастье — идея новая для Европы!..

И снова гром аплодисментов потряс своды зала. И снова депутаты с энтузиазмом и без прений вотировали декрет.

Декрет от 13 вантоза предписывал всем коммунам республики составить списки неимущих патриотов, а Комитет общественного спасения, получив эти списки, должен был изыскать способы наделения обездоленных за счет имуществ врагов народа; одновременно Комитет общей безопасности обязался собрать точные сведения обо всех арестованных с 1 мая 1789 года и освободить заключенных патриотов.

Сен-Жюст хорошо знал, в какое время он выступает: его демарш приостановил дальнейшее развитие жесточайшего кризиса республики. Вряд ли у кого вызывало сомнение, что наказ освободить «заключенных патриотов» всего лишь тактический маневр, рассчитанный на то, чтобы ослабить нападки «снисходительных» на правительство, — оба доклада Сен-Жюста говорили об этом с полной очевидностью. Зато обещание «обездоленным» попадало в самую точку. Вопрос о конфискации имуществ «подозрительных» и вознаграждении неимущих патриотов широко обсуждался в секциях и народных обществах в плювиозе и начале вантоза. Поэтому санкюлоты Парижа были глубоко удовлетворены вантозскими декретами.

«Патриоты вздохнули свободно», — констатировал наблюдатель Дюга. Другой наблюдатель доносил: «Во всех кафе говорят о декрете, распределяющем имущества аристократов среди санкюлотов. Этот популярный закон вызвал всеобщую радость, граждане поздравляют друг друга. „Вот декрет, — говорил один, — значащий больше, чем десять побед на фронте. Какую энергию придаст он нашим солдатам!“ — „Теперь, — сказал другой, — основа республики непоколебима: ни один враг революции не будет собственником, ни один патриот не останется без собственности“».

Высоко оценил декреты Шометт, признав их «благодетельными» и «спасительными для республики».

Иначе откликнулся Эбер. Правда, в начале очередного номера «Отца Дюшена» он назвал декреты «великолепными», но дальше прибавил слова, показавшие ироничность этого определения: «Напрасны попытки сохранить козу и капусту; тщетны старания спасти злодеев, плетущих заговоры против свободы. Справедливость восторжествует вопреки усыпителям, которые хотят нас заставить пятиться назад».

— Это нас ты считаешь усыпителями, — проворчал Сен-Жюст, прочитав последние строки. — Ладно, ты получишь желаемое: не будет ни козы, ни капусты. Да только сам ты этого уже не увидишь…

23

За время болезни Робеспьера он облюбовал его кабинет на втором этаже Дворца равенства. Здесь он часто запирался и уходил в бумаги. Стремясь понять все извивы действий эбертистов и дантонистов и по-прежнему думая, что нити их ведут за границу, Сен-Жюст искал новые материалы о Батце, старался продумать их и связать со всем происходившим вокруг.

Прежде всего оказалось, что Жан де Батц, гасконец из Альбре, до революции был мелким дельцом. Проживая в Париже, в квартале Вивьенн, пристанище игорных домов и притонов, он держал на улице того же имени контору Общества страхования жизни. Казалось бы, занятие, мало подходящее для барона. Но во-первых, барон был самозваным, а во-вторых, и Сен-Жюст знал это очень хорошо, при старом порядке «благородные» не чурались денег от содержания сомнительных контор и других злачных заведений. Тем более что, как выяснилось, компаньоном учредителя Общества был некий маркиз де Гиш, подлинный аристократ.

Батц, делец с улицы Вивьенн, и Батц, депутат Учредительного собрания, — одно ли это лицо? Возможно, полагал Сен-Жюст, поскольку Батц — депутат в Ассамблее также занимался финансовыми вопросами.

Пока все было просто. А дальше начинались дела таинственные.

Гиш эмигрировал в 1789 году, Батц последовал за ним в начале 1792 года. И вдруг в том же году человек с тем же именем оказывается во Франции. Мало того: он дает Людовику XVI взаймы 512 тысяч ливров, что следует из записки самого короля! Каким же образом мелкий хищник, бежавший из Франции, стал кредитором монарха накануне падения монархии? Казалось бы, перехваченное деловое письмо отвечало на этот вопрос. Отвечало, но запутывало его еще больше. Из письма следовало, что Батц 1792 года располагал огромными суммами; он имел в разных банках Европы до 10 миллионов ливров, в том числе в золотых луидорах — большая редкость для того времени. Это поясняет, откуда Батц взял деньги для короля, но одновременно порождает неразрешимый вопрос: кто давал ему, совладельцу мелкого страхового общества, такие колоссальные суммы?..