Кавалер Сен-Жюст - [51]
Многие засмеялись; рассказчику послышалось, что Анриетта — громче других.
— Или вот, — продолжал он, изумляясь своей говорливости. — Некий кавалерист, потерявший в схватке коня, обратился ко мне за инструкциями. Лишних коней у нас не было; я дал бедняге письменное распоряжение: временно покинуть поле боя и отправляться в резерв. Взбешенный кавалерист, едва взглянув на предписание, разорвал его в клочки. Я не люблю подобных шуток. Подозвав конвой, я отдал приказ расстрелять безумца на месте. Но к счастью, рядом был Филипп. Он остановил меня, заметив, что храбреца следовало бы не расстрелять, а наградить. По здравом размышлении я согласился с моим коллегой…
Снова все дружно зааплодировали.
— Я знал, что делаю, — сказал вполголоса Робеспьер, обращаясь к Элеоноре.
Между тем многие встали из-за стола. Вокруг Сен-Жюста образовалась группа.
— Ты становишься легендарным, — сказал Давид. — Твои выражения повторяет весь Париж: они сделались крылатыми.
— Вот это, например, — подсказал стройный брюнет, внимательно прислушивавшийся к разговору, — «Мы не принимаем от врага и не посылаем ему ничего, кроме свинца».
— А по какому поводу это было сказано? — поинтересовался Дюпле.
— Эти слова были сказаны австрийцам, предложившим переговоры.
Сен-Жюст внимательно посмотрел на брюнета. Робеспьер уловил этот взгляд.
— Да ведь вы незнакомы. Флорель, рекомендую пламенного патриота и человека необычной судьбы — Филиппа Буонарроти.
— У нас появился еще один Филипп, — улыбнулся Сен-Жюст, пожимая руку Буонарроти. — А ведь я, гражданин, много слышал о тебе.[25]
Действительно, он слышал о новом посетителе салона гражданки Дюпле, да и кто из подлинных патриотов не знал этого итальянца и гражданина Французской республики, потомка Микельанджело и верного ученика Жан-Жака? Питомец Пизанского университета, борец со старым режимом, комиссар Конвента на юге Франции, он прибыл в Париж, когда Сен-Жюст и Леба находились в Эльзасе, и вошел в ближайшее окружение Робеспьера.
Буонарроти стал украшением салона гражданки Дюпле. Натура тонкая, артистичная, он превосходно играл на клавесине и занимался композицией. Вот и сейчас по просьбе гостей он сел за инструмент и взял первые такты какого-то романса…
— Начинается музыкальная часть, для нас сегодня необязательная, — шепнул Робеспьер Антуану. — Поднимемся ко мне.
— Ты удивлен антирелигиозными маскарадами, — сказал он, поправляя фитиль лампы. — К этому мы вернемся, а пока есть дела и поважнее. Меня волнует наше общее положение.
— Но ведь жирондисты казнены.
— Да, казнены. Все: и Бриссо, и Верньо, и Жансонне, и их восемнадцать соратников. Казнена и прекрасная Манон, ступившая на эшафот вслед за бывшим герцогом Орлеанским.
— Я знаю об этом из газет.
— Но ты, очевидно, не знаешь, что перед смертью они держались с редким мужеством и умирали с пением «Марсельезы».
— Ты словно жалеешь о них.
— Нет, я просто вспоминаю… С ними вместе изживаются их мятежи — республика почти покончила с этим. Но вот беда: «государственные люди» оказались не последней нашей заботой.
— Что ты имеешь в виду?
— Нарушение единства в нашей среде. Представь себе: Гора распалась, монтаньяры, некогда дружно боровшиеся против Жиронды, теперь борются друг с другом…
И он рассказал Сен-Жюсту следующую историю.
…Как-то в двадцатых числах брюмера в дом на улице Сент-Оноре рано утром явился депутат Шабо, отнюдь не принадлежавший к числу близких людей Неподкупного: бывший капуцин, человек скользкий и двуличный, он сильно скомпрометировал себя браком с сестрой двух австрийских банкиров, пользовавшихся дурной репутацией. Робеспьер принял Шабо. Предъявив толстую пачку ассигнаций, бывший капуцин заявил, что его вовлекли в финансовый заговор, который он желал бы разоблачить. Робеспьер порекомендовал своему визитеру немедленно обратиться в Комитет общей безопасности, что Шабо и проделал. Его донос Комитету поддержал депутат Базир.
Шабо и Базир обвиняли группу членов Конверта, хотевших нажиться при ликвидации хищнической Ост-Индской компании. Во главе всей аферы стояли депутаты Делоне и Жюльен из Тулузы, тесно связанные с авантюристом бароном де Батцем и поставщиком армии д’Эспаньяком. Чтобы действовать наверняка, ажиотеры думали втянуть в игру Фабра д’Эглантина, видного дантониста, главного докладчика по вопросу об упразднении акционерных обществ, а также рассчитывали на поддержку самого Дантона. С другой стороны, эти же лица, по утверждению доносчиков, подкупили некоторых деятелей Коммуны во главе с Эбером; эбертисты должны были шельмовать честных депутатов, опасных для аферистов. К числу пострадавших причислял себя и Шабо. Чувствуя себя под угрозой, он вступил в сношения с заговорщиками, взял у них деньги для подкупа Фабра, но сделал это якобы с единственной целью — выдать заговорщиков…
— От этого дела исходит дурной запах, — сказал Сен-Жюст.
— Весьма, — подтвердил Робеспьер. — Причем доносители выглядят не лучше, чем жертвы доноса. Тем не менее мы внимательно выслушали Шабо и Базира, поскольку рассказанное ими живо напомнило нам нечто…
— Ты имеешь в виду донос Фабра д’Эглантнна?
