Кавалер Сен-Жюст - [44]

Обвинение, предъявленное арестованным, уличало их в нарушении закона о максимуме, в саботаже и обворовывании солдат. Каблес защищался как лев. Однако по указанию Сен-Жюста, изучившего доклад Тюилье и Гато, этот администратор сразу же был выделен как главный преступник, которому надлежало расплатиться жизнью за хищения.

Он был осужден и расстрелян перед строем. Умирая, он успел крикнуть: «Я погибаю за веру и короля!..» Это вполне подтвердило правоту Сен-Жюста.

Из числа других арестованных шесть торговцев были признаны виновными в незаконных сделках и присуждены к заключению до конца войны. Остальные, в том числе и Бантаболь, были оправданы.

Не успело рассеяться впечатление от этого дела, как Сен-Жюст ошеломил население и армию другим, еще более поразившим умы.

С самого начала своей миссии он был поглощен расследованием обстоятельств отступления от Виссамбурских линий. Он понимал, что это отступление, а точнее, паническое бегство, сломавшее дисциплину и поставившее под угрозу Эльзас, не может не иметь виновных. Конечно, и в этом Леба был прав, вина падала на прежнее верховное командование, давно привлеченное к ответу. Но главные преступники имели сообщников — офицеров и генералов, которым надлежало ответить за панику и деморализацию армии. Однако они продолжали гулять на свободе, сохраняя звания и должности.

Изучая с военным прокурором Брюа многочисленные досье и документы, Сен-Жюст сразу взял на подозрение начальника штаба Рейнской армии Бурсье, а также генералов Равеля и Дюбуа, причем двое первых были арестованы. Однако следствие обелило всех троих, и они были полностью реабилитированы — Сен-Жюст никогда не боялся признать свои ошибки.

Зато внимание его привлек бригадный генерал Айзенберг, и, чем больше занимался Сен-Жюст делом этого генерала, тем увереннее приходил к выводу, что нашел подлинного виновника отступления.

Утром 15 брюмера он вызвал Айзенберга для допроса.

У него внешность аристократа: полное холеное лицо, белые руки с ухоженными ногтями, чистый отутюженный мундир. Он спокоен, смотрит прямо в лицо и держится с едва уловимым оттенком наглости.

«Это хорошо, — думает Сен-Жюст, — именно таким я и представлял тебя. Сейчас мы собьем с тебя спесь».

Он берет из рук Леба дело Айзенберга и начинает его листать. Это для вида: он знает дело наизусть…

…Генерал Айзенберг незадолго до отступления от Лаутера командовал фортом Реми, важным пунктом между Рейном и Бьенвальдом. Падение этого форта явилось, по-видимому, сигналом к общему бегству…

— Итак, генерал, — говорит Сен-Жюст, окончив перелистывать бумаги, — вы позорно бежали…

— Что значит «бежал»? — мягко возражает Айзенберг и ни единым жестом не выдает беспокойства. — Мы отступали точно так же, как части справа и слева от нас, перед превосходящими силами противника.

— Справа и слева? Перед превосходящими силами? У нас другие сведения, генерал. Справа и слева части продолжали оставаться на местах, пока ваше позорное бегство не создало угрозы прорыва… Что же касается «превосходящих сил противника», то там, по-моему, оказалось не более трех десятков австрийских гусар?

— Их никто не считал! — вырвалось у генерала.

— Никто не считал? Тем хуже, тем хуже… Пытались ли вы, по крайней мере, удержать форт, отстреливались от противника?

— Еще бы. Отстреливались до последних сил!

— Вы лжете, генерал, и этим подписываете себе приговор, — сказал Сен-Жюст и пододвинул к допрашиваемому несколько бумаг. — Вот, взгляните: эти документы неопровержимо свидетельствуют, что форт Реми был оставлен вами без единого выстрела.

Айзенберг не стал смотреть бумаги. Он был красен и смущен. Впервые его срывающийся голос выдал волнение:

— Это неправда… Ваши документы подтасованы… Все было иначе…

— А, так вы не считаете нужным ознакомиться с доказательствами? Вы с головой выдаете себя, генерал. — Сен-Жюст с шумом захлопнул папку. — Вот ваше дело. Я передаю его военному прокурору…

…Генерал был расстрелян во рву гейнгеймского редута 19 брюмера. Вместе с ним нашли смерть несколько офицеров его штаба. Эта казнь повергла высший командный состав в оцепенение: первый раз в истории Рейнской армии расстреливался бригадный генерал.

19 брюмера комиссары снова отправились в Саверн инспектировать войска прифронтовой полосы. С радостью убедились в переменах.

— Общая подготовка завершена, — подытожил Сен-Жюст, когда вечером на постоялом дворе они ложились спать. — Теперь можно утвердить дату общего наступления.

Он достал свой блокнот и нашел запись, сделанную здесь же, в Саверне, 1 брюмера.

— Помнишь, — спросил он Филиппа, — в ночь с 1 на 2 брюмера мы наметили четыре пункта программы на первое время?

— Не могу помнить, — ответил Филипп, — поскольку не участвовал в названной операции: я мирно спал в это время. Кстати, я и сейчас безумно хочу спать.

— Подожди минутку. Послушай, что я записал в ту памятную ночь: «Одеть, обуть и накормить солдат; установить дисциплину и наказать предателей; потребовать у Комитета 12 батальонов для создания ударного корпуса в Саверне; добиться немедленного отзыва всех прочих представителей, которые не дают возможности проводить единую линию».