Кавалер ордена Почета - [47]

Когда мыслью я возвращаюсь к той ночи, передо мной встают образы не трех американских военнослужащих, которых я убил днем, а вьетнамских пленных, сбившихся в кучу на рисовом поле. Я вижу мужчину, лежащего на земле и прикрывающего дрожащими руками голову, с полными ужаса глазами. И винтовку, нависшую над его головой, и раздробленную пулей голову. И этих отчаявшихся женщин, прижимающих к себе кричащих детей, — женщин, которых бьют, пинают, унижают и осыпают насмешками. Я испытываю глубокое отвращение. Меня теперь мучает сознание вины оттого, что я побежал к вертолету, бросив пленных, хотя знал, что лейтенант и солдаты собираются их застрелить. Меня не покидает мысль, что я мог бы что-то сделать, чтобы остановить убийц. Но я даже не попытался. Я слишком боялся за свою жизнь, чтобы попытаться их спасти.

Когда мы взлетели, думаю, у меня не было намерения убить лейтенанта и солдат. Но я все же искал их в поле, а когда обнаружил, словно что-то ударило мне в голову. Мне захотелось их убить. Я хотел загладить свою вину за смерть этих вьетнамцев. Я просто должен был это сделать. Не знаю, чем объяснить, что я с такой легкостью застрелил в поле этих людей, но так уж случилось.

Я знал, что, если их не остановить, они и впредь будут убивать, и я буду виноват, что дал им такую возможность.

Помню, как в тот вечер я лежал на койке и меня бросало в жар из-за того, что я сделал. Но это длилось недолго. Меня вскоре охватила тревога за себя. Я думал, что будет, если в слоновой траве найдут трех мертвых американцев, прошитых американскими пулями. Будет ли расследование? Расскажет ли мой пилот, что я стрелял из пулемета в поле, где он никого не видел? Всю ночь мне представлялся военно-полевой суд, где от меня требовали объяснить, почему я стрелял в своих солдат. Сказать, что это несчастный случай? Что я принял их за вьетконговцев, о чем и сказал пилоту? Или рассказать всю правду о том, что произошло на рисовом поле? И не рассказать ли о том, как сержант Стоун перерезал горло ни в чем не повинному мальчику; как капрал Долл отрезал палец у убитого снайпера; как Хэммер убил раненого мальчика и пытался убить меня? Сумеют ли судьи понять? Решатся ли выступить против наших чудовищных зверств?

Я не спал всю ночь, но мои опасения не оправдались. Никакого расследования гибели трех военнослужащих не было. Не было и сообщения об убийстве задержанных вьетнамцев. На следующее утро поступило только сообщение о разгроме вьетконговцев и захвате их позиции на опушке леса. Подсчитали убитых с обеих сторон, и соотношение потерь оказалось в нашу пользу, а только это и имело значение. Война продолжалась, продолжалось и мое участие в ней.

Однажды утром, через неделю после того вылета, по всему лагерю пошли разговоры об инциденте, происшедшем накануне. Он был связан с полковником, которого я встретил на рисовом поле. Полковник Роберт и его солдаты патрулировали около одной деревни, когда их обстрелял единственный снайпер. Никто не пострадал, и, поскольку деревня считалась умиротворенной, полковник приказал не открывать по ней огня. Произвели методический поиск снайпера, и когда какой-то человек выбежал из хижины, солдаты застрелили его и подожгли хижину. Полковник прибыл на место в то время, когда из горящей хижины выбежала женщина, и два солдата тут же ее убили. Полковник был взбешен и по возвращении в лагерь посадил солдат под арест и доложил об инциденте командиру бригады. Командир бригады полковник Вулф не придал значения этому инциденту, заметив полковнику Роберту, что у солдат обычно принято уничтожать хижины и убивать их обитателей за укрывательство противника. Полковник Роберт был возмущен отказом начальника поддержать его и потребовал, чтобы солдат наказали за вопиющее нарушение приказа. Полковник Вулф не согласился и посоветовал ему забыть об этом деле: раздувать его, мол, вредно для морального духа войск.

Общее настроение в лагере было на стороне полковника Вулфа. Подумаешь, убили гуковскую бабу и сожгли хижину! Это обычное дело в боевой обстановке. Полковник Роберт прекрасно это знал. Если бы этот паршивый снайпер выскочил из хижины, ведя огонь, он мог бы убить наших солдат. Что бы на это сказал полковник Роберт? Не стрелять? Начхать на это? Эти проклятые умиротворенные деревни хуже всего. Никогда не знаешь, кто враг и где он есть. Надо сжечь к чертовой матери все гуковские деревни в стране. Это заставит чарли выйти на открытое место. Во всяком случае, мы хорошо знаем, что гуки убивали бы наших женщин и детей, если бы представилась возможность. И у них не нашлось бы такого сердобольного полковника Роберта. И знаете почему? Потому что гуки не люди, они не что иное, как животные. Единственная разница, что они умеют стрелять, поэтому надо их убивать, пока они не убьют нас. Вот в чем все дело — убивать! Надо вести подсчет потерь. Подсчитать все их население и убивать до тех пор, пока оно все не будет уничтожено. Полковник Вулф это понимает. И можете дать голову на отсечение, когда он пошлет отчет о потерях противника в штаб дивизии, туда войдет и эта гуковская баба. Солдаты только выполнили свою работу. А этот чертов полковник Роберт просто спятил. Не стрелять! До каких пор? Пока не увидим белки их косых глаз? Не хотел бы я идти с ним в дозор. Если бы я был командиром бригады, я поручил бы ему вести счет потерям противника. Тогда бы он был все время занят.