Кавалер ордена Почета - [24]

Когда мы вернулись на место, Томас рассказал, что лейтенант взбешен и ругает Долла за то, что тот связался с противником. Нам было приказано по возможности избегать перестрелки. Лейтенант не хотел больше потерь.

— Но мы убили троих, а потеряли только одного, — заметил Блонди. — Ты сказал ему это?

— Да, сказал. Это его немного успокоило.

Я недоверчиво покачал головой.

— Ты что, Гласс? — резко спросил Томас.

— Ничего.

— Говори, парень.

— Ведь Доллу теперь наплевать, что лейтенант ругался.

— Долл старался для себя, а не для пользы подразделения. Испортил все дело. Запомни это, Гласс.

Мы несли Долла, сменяясь по двое. Солдат злил добавочный груз, и они небрежно обращались с телом. К тому времени, когда мы дошли до базы, все лицо покойника было покрыто синяками и порезами от хлеставшей острой травы. Но всем было наплевать.

Прежде чем начать крутой подъем к лагерю, мы отдохнули в конце тропинки. Становилось темно, но теперь впереди не таилась опасность, и мы почувствовали облегчение. Я наблюдал, как Томас закурил марихуану и уставился в темнеющее небо. Я восхищался им. Раньше я недооценивал его, считал простоватым, послушным «вторым номером». Теперь меня поразило, что он оказался гораздо проницательнее и сложнее. Старик был мертв, и Долл был мертв, а Томас, который рисковал так же, как они, остался жив. Я уважал его за это. Он рассчитал все шансы и заставил их работать на себя. Меня тревожили мысли о том, что все-таки случилось с Доллом там, в поле, но я выбросил эти сомнения из головы. Не время об этом думать.

Мы медленно поднимались по склону: тяжело было нести мертвое тело. Потребовалось четыре часа, чтобы добраться до вершины плато, и еще полчаса, чтобы дойти до лагеря. Когда мы около половины девятого вступили на его территорию, там было заметно значительное оживление. Одни солдаты готовились к выходу в ночную засаду. Другие, стоя у своих палаток, курили и подавали советы уходящим. Никто не обратил на нас особого внимания, пока кто-то не заметил убитого и не закричал:

— Кто это?

— Капрал Долл, — ответил Блонди.

Его ответ пробудил интерес.

— Не тот ли это парень, который взял на себя командование в лощине?

— Он самый.

— Должно быть, вам пришлось туго. Сколько людей вы потеряли?

— Десять — двенадцать.

Окруженные солдатами, мы направились к палатке лейтенанта Колдрона.

— Сколько гуков вы ухлопали? — спросил один из солдат, заметивший висящие на плече Томаса вьетнамские автоматы.

— Достаточно, — буркнул Томас.

Солдат настаивал:

— А все же?

— Не сосчитать.

— Брехня! Где же их винтовки? У вас только две.

— Отвяжись, — сказал Томас.

— Мы очистили лощину от вьетконговцев, — похвалился одна из солдат.

— Да, мы слышали. Лейтенант утром плясал джигу. Вас представляют к благодарности в приказе.

— Плевать. Столовая еще открыта?

— Только для тех, кто уходит в засаду.

— А для тех, кто выбрался из засады?

— Палатка священника всегда открыта.

— Болван!

Подойдя к палатке командира, Томас приказал двум солдатам отнести тело Долла в медпункт. Потом распустил нас и вошел в палатку для доклада. Несколько солдат поспешили в столовую в надежде выпросить горячей пищи. Остальные устало поплелись в свои палатки, чтобы выспаться перед завтрашней войной.

Я остался один и глядел, как Блонди удаляется в сторону палаточного лагеря. Я физически выдохся, но сохранял ясность мыслей, в мозгу проносились события этих двух дней. Мне надо было с кем-то поговорить. Я поспешил за Блонди и догнал его у палатки.

— У тебя нет еще одной сигаретки? — попросил я. — Мне надо успокоиться.

Он усмехнулся:

— Я и сам не прочь покурить. Еще одну дам, а потом добывай сам. Это нетрудно. Все достают это добро.

Блонди увел меня за палатку, и мы сели на землю.

— Я открыто не курю, только в патруле. — Тут всегда крутится пара усердных сержантов, которые, стараются еще больше отравить жизнь. Я не хочу давать им пищу.

Мы закурили. Марихуана действовала хорошо. Мой мозг отделялся от ноющих костей. Мы молча сидели, наслаждаясь прохладным ночным воздухом. Приятно было освежиться после удушающей жары долины. С каждой затяжкой образы смерти медленно отступали. Я погружался в какое-то туманное небытие. По-иному действовала травка на Блонди. Словно издалека до меня доносилось жужжание ею голоса. Он был в своем раю, мечтая о плотских наслаждениях. Меня с ним не было. Потом он вернулся во Вьетнам.

— Тридцать дней, Гласс. Один несчастный месяц — это все, что мне осталось пройти.

— Надеюсь, что пройдешь, — сказал я.

— Надейся, черт возьми!

— Доллу не пришлось…

— Плевать на Долла. Сам виноват. А я не убийца. Ты что, хочешь меня напугать?

— Нет. Ты меня не так понял. Я хочу, чтобы ты выжил. Ты хороший парень.

Блонди хмыкнул, и мы опять замолчали, докуривая остатки сигарет. Наконец я спросил:

— Что значит «сам виноват»?

— Это значит, что убийцы обычно получают по заслугам. Так часто, случается.

Я еще больше заинтересовался:

— В конце концов их убивают вьетконговцы, да?

— Вьетконговцы, как бы не так! — Он закурил новую сигарету и передал мне: — Выкурим вместе. Что-то паршиво на душе.

Я медленно, глубоко затянулся и вернул ему сигарету.

— Но ведь Долла убил вьетконговец? Он хитро улыбнулся: