Кавалер ордена Почета - [17]

Долл в течение всей операции руководил действиями и наблюдал за эвакуацией. Он взял на себя командование, и никто не возражал. Оставшись без командиров, оба отделения были рады, что кто-то взял на себя ответственность за них. Даже Томас примирился. Смятение в лесу граничило с паникой, и находчивость Долла, сумевшего вывести нас из лощины, быстро создала ему авторитет.

Поскольку заградительный огонь минометов испещрил поле воронками, вертолеты задержались и вызвали огонь на подавление. Долл связался с ними по радио и сообщил, что у нас четверо убитых и пятеро раненых. Через несколько минут наша артиллерия открыла плотный заградительный огонь по холмам, чтобы позволить вертолетам сесть. Все шло как часы. Вертолеты подлетели, и не успело их шасси коснуться земли, как выскочили санитары с носилками и поспешили к нам. Сначала погрузили, без особых церемоний, мертвых. Двоих тяжелораненых отнесли на носилках. Санитары обращались с ними осторожно. Остальные трое раненых сумели забраться сами. Пилоты не выключали несущие винты и жестами поторапливали солдат. Эвакуация закончилась меньше чем за минуту, и вертолеты с ревом поднялись над вершинами деревьев, поспешно пересекли поле и ушли. Мы почувствовали облегчение, когда с наших плеч свалилось это бремя. Во время всей операции не было ни одного минометного выстрела — таким мощным был огонь нашей артиллерии на подавление.

Когда вертолеты улетели, Долл радировал лейтенанту Колдрону о результатах и нашем местоположении и получил сообщение, что сильно вооруженные «кобры» находятся в пути.

Огневой бой длился до самого вечера. Пикирующие «кобры» сосредоточили огонь на том участке лощины, где мы натолкнулись на противника, а артиллерия методически обстреливала холмы. Координированный удар ослабил огонь противника с холмов, так что «кобры» могли наносить удары по лощине с большей точностью. Время от времени их ракеты вызывали взрывы в тех местах, где под зеленым ковром джунглей окопались вьетконговцы. Ответный ружейный огонь был рассеянным и неэффективным и вскоре совсем прекратился, что позволило «кобрам» обстрелять на бреющем полете лежащую внизу местность. Каждый новый взрыв сотрясал землю, и взрывная волна доходила до нас, находившихся в двухстах метрах, на краю поля.

В течение всей операции Долл оставался у рации, наводя вертолеты и корректируя огонь артиллерии. Результаты ударов он докладывал командиру взвода. Лейтенант Колдрон был в восторге от его сообщений и похвалил Долла за успех патруля, обнаружившего опорный пункт противника. Долл был доволен. На его долю выпал напряженный и радостный день. Он вызвал восхищение солдат умелым руководством и тем, что ему удалось вывести их из боя. Мы все почувствовали большое облегчение, окопавшись на краю лощины, в то время как другие воевали за нас.

С наступлением темноты артиллерия прекратила огонь, а «кобры» нанесли последний удар и взяли курс на базу. Замирающий рокот их моторов подчеркивал воцаряющуюся вокруг тишину. Еще минуту раздавался странно успокаивающий грохот рвущихся снарядов, потом все смолкло и наступила зловещая тишина. Так началась моя первая ночь в поле, всего в двухстах метрах от противника, если он еще здесь оставался. Я молил бога, чтобы он сделал передышку на ночь.

Нам было приказано в течение ночи оставаться на своей позиции, а с утра вернуться в лощину и разведать результаты ударов «кобр». Мы устроились, выставив на ночь плотное охранение. Я улегся в кустах, прижавшись спиной к Блонди, так, чтобы движение одного разбудило другого. Лежать было неудобно, зато была уверенность, что не убьют одного, не разбудив другого. Тем не менее в эту вьетнамскую ночь я не сомкнул глаз. В мозгу кружились события моего первого боевого дня. Я был плохо к ним подготовлен. Одно дело, когда тебе говорят, что каждый вьетнамец потенциальный враг и его надо уничтожать, и совсем другое — приводить это в исполнение. Мои мысли то и дело возвращались к убитому мальчику. Неужели из всего патруля это тревожило только меня? Была ли это просто еще одна жертва войны, подобно сержанту Стоуну, снайперу и буйволу? Неужели нет никакой разницы? Я не мог примириться с бесцельным убийством мальчика. Это лишало смысла всю жизнь. Меня преследовал образ мальчика на берегу реки. Если я не доложу об обстоятельствах его смерти, станет ли это когда-нибудь известно? Я решил, что обязан доложить. Если я промолчу, то стану соучастником преступления. Моя совесть восставала против этого. Однако я боялся докладывать один. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь еще подтвердил факты. Но кто? Долла и Томаса я отверг сразу. Ясно, что Доллу наплевать на чью-либо жизнь, кроме своей. А Томас вряд ли станет выступать против системы, особенно если это связано с осуждением действий начальника его патруля, к тому же мертвого. Оставался Блонди. Он не проявлял открытого возмущения убийством мальчика, но можно было догадаться, что он чувствует. Я мог надеяться только на него, только он мог поддержать меня в моем решении.

Мы лежали в кустах спина к спине. Уже наступила темнота. Мы съели свой холодный паек. Блонди ругался, что нельзя выкурить марихуану. Ему ужасно хотелось, и мне тоже. Но светить сигаретой было опасно. Все улеглись спать, кроме солдат в охранении. Наша безопасность была в их руках. Я лежал без сна, прислушиваясь к ночным звукам джунглей, напрягая слух, чтобы уловить шум, исходящий от человека за пределами нашего лагеря. Потом напряженность ослабла. Я слышал неровное дыхание Блонди и знал, что он не спит. Не заставляют ли его бодрствовать те же мысли? Я перевернулся на спину и слегка поддел его локтем. Он повернулся ко мне лицом. Мы заговорили шепотом.