Катя, Катенька, Катрин - [56]

Это была характеристика Катиного душевного состояния.

И они начали ссориться. Катя употребляла более резкие слова, чем ей хотелось бы. Они сами слетали у нее с языка, и она жалела об этом, но в свою очередь не могла оправдывать враждебные нападки ребят. Станда и Енда стояли на своем, и Верасек к ним присоединилась:

— Не нужны нам такие пугала! Вход пугалам строго запрещен! А если ты или она заявитесь к нашим палаткам, мы на вас натравим собаку.

— Это моя собака!

— Опять ты свое! Не надо повторяться! — решительно ответили ей, и Катя почувствовала, что она проигрывает.

Ей казалось, что она проигрывает все: и каникулы, и Великий Путь… Что ж, тем хуже для нее.

Катя с Уной шли по гаенской улице. Две раздосадованные девушки, не знающие, куда им идти, что делать, о чем разговаривать.

— Где тут у вас теннис? — спросила Уна. — У тебя серьезно нет никого, с кем можно было бы поговорить?

— Есть! — Катя вошла в раж. — Вон идет старый пан Водражка. Дедушка лечит его уже несколько лет. У него что-то с ногой. Можешь с ним побеседовать.

— Катрин! — угрожающе зашипела Уна, и вдруг ни с того ни с сего на ее лице появилась лукавая улыбка; она повисла на Катиной руке и запищала: — Падаю! Катрин, держи меня, я падаю!

Катя ничего не понимала: что это за спектакль? Дорога была пустынна; один старый Водражка, прихрамывая, шел по улице, да навстречу ему семенила женщина с охапкой травы. Она укоризненно взглянула на девушек. У ворот стоял малыш и лизал большое мороженое. Напротив, у магазина, какой-то мужчина подметал улицу. На ступеньках москательной лавки стояла лейка. Наверное, это был тот самый противный продавец. Катя надеялась, что ее подруга не станет умышленно шуметь, чтобы он оглянулся. Но она просчиталась.

— Умираю! — Уна хихикнула и повысила голос: — Эди, придешь на мои похороны?

Сомнений не было: она обращалась к пану Веселому, к «светскому» молодому человеку, который поливал и подметал тротуар.

К Энуне.

Он заметил ее удивление, и ему нелегко было удержать в руках метлу, а на лице сохранить выражение спокойствия. Он произнес как-то неуверенно:

— Хелло, Джун!

Не сразу Катя сообразила, что это удивительное приветствие относится к ее пражской подруге. Еще более удивительным было то, что Уна с паном Веселым, то есть с Энуной, а по-новому — Эди, оказывается, знакомы, что они — старые друзья из одной блестящей компании. Да, такое оказалось возможным. Идеализация светских компаний, блестящего общества, веселых молодых людей и холеных девушек кое-где еще жива.

Эди-Энуна моментально избавился от метлы и смущения. Он заявил, что не по своему желанию вынужден был взяться за эту работу. Но когда он оглянулся, светская улыбка погасла на его губах: в дверях стояла его мамаша, пани Весела.

«Энунчик, мальчик мой, что это ты так долго?» — хотела она окликнуть его. Но когда она услышала то, что услышала, увидела своего сына развязно подпирающим стену с руками в карманах, заметила, что он, по всей видимости, очаровывает одновременно двух девушек, обратила внимание на его щегольской светлый зачес и дерзкие веселые глаза, она сразу же изменила свой замысел:

— Эдуард! — позвала она его строго. — В лавку! И быстро!

Уне она заявила, что нечего всяким намалеванным кривлякам отрывать от дела работающих парней. На Катю она строго посмотрела, всю ее оглядела, как бы не одобряя ее длинных холщовых брюк и рубахи, перешедшей к ней от Станды, и затем величественно удалилась.

Катя неоднократно слышала, что можно провалиться от стыда. Сейчас она желала только одного: научиться этому искусству. Провалиться, исчезнуть, уйти в небытие, только не быть тут, на главной улице Гайенки, где идущие мимо люди замечают с усмешкой:

«Ну и задала же пани Весела этим девчонкам!»

Но чудеса случаются только в сказках. Кате пришлось претерпеть эту горькую минуту, пережить триумф Энуновой матери, выслушать нелестное замечание Уны и увидеть высунутый язык. Она чувствовала, что от стыда у нее даже спина покраснела. Она осторожно осмотрелась: не видел ли ее кто-нибудь из бабушкиных знакомых или кто-нибудь из семейства Лоуды.

— Ну и сумасшедшая баба! — сказала Уна, она же Джун, по адресу пани Веселой и предложила Кате: — Пойдем! Не будем тут стоять людям на смех.

Через несколько шагов Уна заметила, что Эди все равно отсюда смоется, потому что он ловкий парень. Удивительно ловкий! Ну что ж, у каждого свое мнение и свой вкус.

В главе пятнадцатой всё неудержимо катится к печальному концу

Они ходили по городскому парку и молчали.

— Привет дамам! — произнес сзади них голос с удивительно вежливой интонацией. — Я уже думал, вы не объявитесь!

Это оказался Эди — Энуна Веселый в своем самом что ни на есть нарядном виде, при галстуке, на котором был изображен дымящийся пароход. Он — Энуна — шел в сопровождении своего приятеля, о котором Кате было известно только то, что у него поэтическое имя Яроуш и какие-то особенные усики: как будто вместо усов под косом очутились брови.

Джун и Эди состязались в остроумии, настроение у них было прекрасное, и они гордились тем, что могут перехитрить любого, даже строгую маменьку. Катя и Яроуш молчали. У него были грустные выпуклые глаза, и он то и дело обращался к своему приятелю с вопросом: