Катрин Блюм - [10]

И, налив последнюю капельку прозрачного напитка на ноготь большого пальца, он прибавил:

— Взгляните на этот топаз на моем ногте!

Гийом сделал гримасу, которая означала: «Шутник, я знаю твой план, но, принимая во внимание твое доброе намерение, я тебе прощаю!»

Дядюшка Гийом, как мы уже заметили, говорил мало, но зато он в совершенстве владел искусством пантомимы. Скорчив гримасу, он взял бутылку и наполнил стаканы таким образом, что вино даже перелилось в блюдца.

— Возьми! — сказал он.

— О! — воскликнул Франсуа. — На этот раз дядюшка Гийом вовсе не скуп! Сразу видно, что он любит свою очаровательную племянницу!

Затем, поднеся стакан к губам с явным воодушевлением, вызванным как напитком, так и упоминанием о девушке, он произнес:

— А кто же ее не любит, нашу дорогую мадемуазель Катрин? Это все равно, что не любить коньяк!

И на этот раз, следуя примеру, который ему подал дядюшка Гийом, он осушил стакан одним глотком.

Старый лесничий сделал то же самое с чисто военной точностью; разница заключалась лишь в том, что каждый из них по-разному выразил то удовлетворение, которое вызвала эта благословенная жидкость, наполняя теплом грудную клетку.

— Гм! — сказал один.

— Ух! — произнес другой.

— Тебе все еще холодно? — спросил дядюшка Гийом.

— Нет, — ответил Франсуа, — наоборот, мне жарко!

— Ну и прекрасно! Теперь тебе лучше?

— О да! Черт возьми, теперь я, подобно вашему барометру, показываю хорошую погоду!

— В таком случае, — сказал дядюшка Гийом, приступая к рассмотрению вопроса, которого ни тот, ни другой еще не касались, — нам нужно немножко поговорить о кабане!

— О, что до кабана, — сказал Франсуа, подмигнув, — то теперь-то мы его не упустим, дядюшка Гийом!

— Ну да, как в последний раз! — произнес позади обоих лесничих кислый и насмешливый голос, заставивший их вздрогнуть.

Оба одновременно, как по команде, обернулись, потому что они прекрасно узнали человека, которому принадлежал этот голос.

Но он с уверенностью близкого человека в доме прошел мимо обоих лесничих, ограничившись, помимо вышесказанного, следующими словами:

— Привет дядюшке Гийому и всей компании!

И, присев около камина, он бросил туда охапку хвороста, благодаря чему пламя вспыхнуло, как только он поднес к ней спичку. Затем, вынув из кармана своей куртки три или четыре картофелины, он положил их в камин и засыпал их сверху золой с чисто гастрономическими предосторожностями.

Человек, который пришел как раз вовремя, чтобы прервать с первой фразы рассказ, который собирался начать Франсуа, будет играть значительную роль в нашем повествовании и заслуживает того, чтобы мы попытались дать некоторое представление о его характере и внешности.

Это был молодой человек двадцати-двадцати двух лет, с рыжим и гладкими волосами, низким покатым лбом, несколько косящими глазами, курносым носом, выдающимся вперед подбородком и жиденькой спутанной бородкой. Его шея, торчащая из-под разорванного воротника рубашки, позволяла видеть некое подобие шишки, столь характерное для области Вале и, к счастью, довольно редко встречающееся в нашей местности, которая называется зобом.

Его нескладные руки казались непомерно длинными, что придавало его тянущейся вялой походке сходство с походкой тех обезьян, которых великий ученый-классификатор господин Жиффрей Сент-Илар, как мне кажется, назвал шимпанзе. Когда он приседал на корточки или садился на табуретку, сходство между несовершенным человеком и совершенным животным становилось еще более заметным. Подобно тому, как изображают на карикатурах человекообразных существ, он мог при помощи своих рук или ног поднять с земли или притянуть к себе предметы, которые ему были нужны, — причем почти не изгибая туловища, имеющего столь же некрасивую форму, сколь и другие части его тела. Наконец, ноги, поддерживающие туловище этого нескладного существа, могли соперничать по длине и ширине с ногами короля Карла Великого note 20, и из-за отсутствия собственного названия могут быть образцом меры длины нога, которая получила свое название от блестящего предводителя каролингского племени и называется королевской ногой.

Что касается моральных добродетелей, то судьба была на них еще более скупа, чем на физическую привлекательность.

В полную противоположность тому, как иногда в старых ржавых ножнах можно обнаружить прекрасную новую шпагу, внешняя оболочка Матье Гогелю, — таково было имя персонажа, о котором мы говорим, — скрывала низкую душу. Был ли он таков от природы или он пытался отомстить другим за то, что они заставляли его страдать? Это мы оставим спорить и решать тем, кто лучше разбирается в философских проблемах, касающихся отношений между физическим и моральным.

Но, по крайней мере, можно сказать лишь одно: все то, что было слабее Матье, испускало крик при одном его прикосновении. Птице он выдирал перья, собаке наступал на хвост, а ребенка таскал за волосы. И, наоборот, получая удар, оскорбление или упрек, каким бы сильным он ни был, Матье сохранял свою неизменную глупую улыбку, но при этом как бы записывал это невидимыми буквами в своей памяти. И в один прекрасный день (причем никогда нельзя было угадать, с какой стороны нагрянет беда) оскорбление возмещалось в стократном размере, и при этом в глубине души Матье испытывал темную дьявольскую радость, свидетельствующую о том, что он рад оскорблению, которое ему нанесли, и удовлетворен своей ответной местью.