Катилинарии. Пеплум. Топливо - [50]

– Не хочу.

– Вы не хотите рассказывать о ваших книгах, вы не хотите рассказывать о вашей любви… Вы ни о чем не хотите рассказывать.

– Не люблю говорить о том, чего не передать словами.

– Значит, вы заявляете, что познали любовь, но не хотите о ней говорить?

– Это доказывает, что я действительно ее знаю. Молчание – лучшее выражение любви.

– И однако, в своих книгах…

– Говорить и писать – это разные вещи. Да и книги мои не совсем обо мне.

– Не верю ни единому слову. Вы запутались в софизмах. Прав был Монтерлан, говоря, что любовь – несусветная чушь.

– Поэтому я о ней и не говорю. Честно говоря, удивляюсь, что вы знакомы с Монтерланом.

– Зря удивляетесь. Я же вам говорил, что хорошо знаю древнеримских классиков.

– Верно. Монтерлана понять несколько проще, чем, например, Катулла.

– На мой взгляд, Катулл не древнеримский писатель. Он итальянский поэт. То, что такой разобщенный народ, как итальянцы, произошел от древних римлян, для меня одна из величайших загадок Истории.

– Разве это загадка? Все цивилизации рано или поздно гибнут.

– Только не наша.

– Шутить изволите!

– На этот счет мы располагаем совершенно ясными прогнозами.

– Таковыми, вероятно, были и прогнозы шумеров.

– Шумеры! Может, вы нас с динозаврами сравните, раз уж на то пошло?

– В самом деле, почему бы и нет? Глядя на вас, как раз о них и вспоминаешь.

– Жалкая злюка! Вы что, не понимаете, что по нынешним временам динозавр – это вы?

– Вы выставите мой скелет в музее?

– Отличная мысль. Достопримечательность: «Скелет бельгийской писательницы двадцатого века».

– Надо же, музеи еще существуют.

– Еще как существуют.

– Как-то странно для вашей эпохи.

– Напротив. Мы понимаем, что наша жизнь стала скудной. Поэтому весьма нуждаемся в музеях.

– Может, умнее было бы вернуть жизни ее изначальное разнообразие?

– Мы не можем этого сделать.

– Вы сумели вызвать извержение вулкана две с половиной тысячи лет назад, но вы не можете жить полной жизнью?

– Для прогресса это обычное дело, так что давайте обойдемся без банальностей.

– Во всяком случае, вам удалось создать самый грандиозный музей в Помпеях – музей из вулканической лавы.

– Помпеи – нечто гораздо большее, чем музей. Помпеи – сама жизнь.

– Забавные у вас представления о жизни.

– Бросьте! Вам прекрасно известно, что чаша весов Жизни – Жизни с большой буквы – отклонится почти незаметно, если перестанут существовать несколько тысяч ничем не примечательных людей.

– Вряд ли вы стали бы так говорить, если бы речь шла о вашей собственной жизни.

– Ошибаетесь. Неужели вы думаете, что я придаю значение своему существованию? Для меня истинным и ярчайшим проявлением Жизни стало открытие Помпей.

– Вы выразили свою признательность этому городу довольно странным способом.

– Я подарил ему вечность. Вы говорили о любви: разве это не высочайшее проявление любви?

– Значит, если бы вы полюбили женщину, то сразу сделали бы из нее чучело, чтобы подарить ей вечность?

– Маловероятно, что я когда-нибудь полюблю человека.

– Это верно. Я забыла, что подобное поведение считается безответственным.

– Впрочем, повторюсь, я никогда не мог понять, как можно влюбиться в человеческое существо. Что за бесполезная трата сил! Отдавать столько энергии предмету, чей срок годности так ограничен во Времени! Я нахожу нелепой любовь к столь недолговечному созданию. При должном содержании Помпеи смогут просуществовать тысячелетия, а человек даже при благоприятном стечении обстоятельств редко доживает до ста лет, да еще в весьма плачевном состоянии!

– Вы правы, с этим не поспоришь. Только вы, похоже, не понимаете, что у нас нет выбора. Никто не принимает решение влюбиться в человека, а просто в него влюбляется. Это, как вы говорите, бесполезная трата сил, но от нашей воли она не зависит.

– Юношеский романтизм!

– Я просто рассказываю, как случилось со мной.

– На вашем месте я бы этим не хвастался.

– Я и не хвастаюсь.

– То, что с вами случилось, доказывает, что вы не владеете собой.

– Вы о чем? О моей любви или о путешествии в двадцать шестой век?

– Обо всем сразу. Если бы вы себя контролировали, то не позволили бы себе влюбиться, как и выдвигать научные гипотезы о том, что превосходит ваше понимание.

– Я не «позволяла» себе размышлять о судьбе Помпей, эта мысль завладела мной без моего ведома.

– Вот-вот. Эйнштейна бы это позабавило. Как если бы Е = МС² пришло ему в голову, когда он покупал газету.

– Но зачастую все происходит именно так!

– Вы считаете себя достаточно сведущей в этом вопросе? У вас большой опыт по части научных исследований?

– Нет.

– Тогда с какой стати вы так настойчиво внушаете мне свои великие истины?

– Но ведь это общеизвестно. Архимед воскликнул «Эврика!», когда принимал ванну.

– Позволю себе заметить, что ванна имела прямую связь с его теоремой. Вы же не станете говорить, что ваша брюссельская жизнь была непосредственно связана с Помпеями.

– Гюстав Гийом, знаменитый лингвист, всегда разрабатывал свои системы, когда ехал в автобусе.

– Значит, вы ехали в автобусе, следующем до площади Брукер, когда поняли правду о Помпеях, не так ли?

– Нет, это было в трамвае, который шел от Королевской площади до площади Луизы.