Кати в Париже - [12]

— Да, сидишь тут — варвар варваром среди особ со сплошь возвышенной душой, — сказала Ева. — Пожалуй, не стоит напоминать вам, что это я захотела пойти с вами в Jeu de Раите уже в самый первый день?

— Да, пожалуй, я не понял тебя, Evita mia[64] — признался Леннарт.

— Вообще-то, — заметила я, — замечательно, что мы — все трое — интересуемся разными вещами, а пасемся стадом. Таким образом сможем увидеть разные стороны Парижа!

— Давайте составим список! — закричала Ева, быстро смахнув пыль со стола Робеспьера. — Сначала составим список самого необходимого, что нам надо посмотреть.

Ева составляет списки на все, начиная с «Если я заболею водобоязнью», «Заметки о тех, кто может меня укусить» до «Мужчины в моей жизни». Она вытащила листок почтовой бумаги и уселась к столу.

— Список тех, «кого я завтра пошлю на гильотину», — сказала она, — уверяю вас, что Робеспьер сидел здесь и составлял такой список… Сейчас увидим, какие у нас будут рубрики. Когда приезжаешь в Париж впервые, нужен список того, без чего нельзя обойтись. Леннарт, диктуй мне… ты ведь все знаешь!

— Да, я знаю все наизусть. То, что я перечислю, делает каждый приезжающий в Париж, а потом едет домой и бьет себя в грудь со словами «Знаю ли я Париж? Да, думаю, что знаю!»

— А что он делает? — спросила я.

— Поднимается на Эйфелеву башню, — начал перечислять Леннарт. — Посещает гробницу Наполеона в Соборе Дома, инвалидов. Осматривает Лувр — из чувства долга; собор Парижской Богоматери и Sacre Coeur — также из чувства долга. Выпивает аперитив в «Café de la Paix»[65] — с величайшим восторгом. Бегает по магазинам на Rue de Rivoli — будь то он или она. Забегает в «Галери Лафайет» и в другие магазины. Один вечер просиживает на Place du Tertre[66] на вершине Монмартрского холма. Один вечер — в кафе «Dôme»[67] на Монпарнасе или, возможно, в кафе «Flore»[68] в St. Germain-des-Pres. Затем Булонский лес[69] и Люксембургский сад. Букинисты на набережных Сены. Вот и все в общих чертах.

— Думаю, я слышала разговоры о чем-то называемом площадь Pigalle[70].

Леннарт приподнял брови.

— Неужели? — удивился он. — Такая маленькая невинная девочка, как ты! Но ты права — некоторые туристы никогда не заходят дальше площади Пигаль и увеселительных заведений вокруг нее. И из всего скучного, что можно найти в Париже, это — самое скучное. Это ничуть не более французское занятие, чем мои старые башмаки.

— Но все же можно совершить туда экскурсию в познавательных целях, — стала уговаривать Леннарта Ева. — Исключительно в познавательных.

— А не начать ли нам день с того, чтобы посетить исключительно в познавательных целях Эйфелеву башню, с которой вы так долго приставали ко мне?

С Эйфелевой башни открывается необыкновенно прекрасный вид. Весь Париж, словно блин, лежит у вас под ногами. А на стенах висят телефоны-автоматы, и если сунуть в них пять франков, то можно узнать о всевозможных вещах — у кого сегодня счастливый день и за кого выйдешь замуж.

— Это, право же, меня давно интересовало, — сказала Ева. — А ну-ка посмотрим!

Будущий муж Евы станет Député[71], — утверждал автомат. Леннарт же думал, что она не может рассчитывать на то, чтобы ей удалось охмурить какого-нибудь французского депутата. Он утверждал, что это предсказание грозит скорее какому-нибудь шведскому депутату риксдага[72].

— Ты так считаешь? — спросила повеселевшая Ева. — Да, да, как только вернемся домой и распакуем все самое необходимое, придется совершить налет не только на первую, но и на вторую палату депутатов!

VI

Жгучая тоска Евы по Моне Лизе и Нике Самофракийской и по прелестным картинам импрессионистов в Jeu de Раите была постепенно утолена. Но когда она увидела знаменитую картину Мане «Dejeuner sur I’herbe»[73], в ней пробудилась тоска нового рода. Она тоже пожелала завтракать на зеленой траве, «хотя и не столь легко одетой», — сказала Ева.

— Милый Леннарт, не можем ли мы это осуществить? — молила она. — Завтрак в Булонском лесу — сегодня, когда такая прекрасная погода!

Даже я смотрела на него умоляюще.

— Да, милый Леннарт, — попросила я.

— Вы говорите словно двое бедных маленьких детей, умоляющих о чем-то жестокосердого отца, — ответил Леннарт. — Пожалуй, не я один распоряжаюсь в этой компании.

— Да, но автомобиль поведешь ты, — заметила Ева.

— А мы с Евой организуем все остальное, — подхватила я. — Идем, Ева, запасемся продовольствием.

Мы быстро бросились вниз по лестнице с изображениями семи смертных грехов на стенах. И Ева сказала, что заметила у себя явную склонность абсолютно ко всем смертным грехам, за исключением жадности.

— А прежде всего — обжорство, — сказала она, останавливаясь перед изображением неестественно толстого человека, иллюстрировавшего своей фигурой этот смертный грех.

— Вот так и будешь выглядеть! Хо-хо-ха-ха!

Студент, комната которого находится рядом с комнатой Евы, как раз поднимается по узкой лестнице. Он обволакивает ее целой серией взглядов своих бархатных глаз, и они проходят друг мимо друга со множеством «извините!» и «извините!» с одной и с другой стороны. И мне, пожалуй, кажется, что процедура слишком растягивается, причем без всякой необходимости. Ведь лестница вовсе не так узка, а Ева, несмотря на свое «обжорство», еще не достигла таких объемов, чтобы представлять собой какую-то помеху вовсе не на такой уж узкой лестнице.