Кати в Америке - [36]
Но там были и другие, искушенные опытом дальних следований путешественники, — Тетушка, миссис Мортон и я. Миссис Мортон как раз возвращалась с Кубы и летела в Канаду, хотя вообще-то жила в Калифорнии и собиралась в ближайшее время провести небольшой отпуск на Гавайских островах. Она была очень разговорчива и болтала не переставая все время пути от Талсы до Омахи[182]. Она показала мне даже письмо от своего маленького щенка. Да, от своего маленького щенка! «Милая хозяюшка, я поживаю хорошо и каждый день играю с другими мальчишками-щенками на ранчо. У меня такой хорошенький ковбойский костюмчик! Надеюсь, твое путешествие приятно. Kisses from Scotty»[183]. Я вызвала миссис Мортон на объяснение. Миссис Мортон удивилась: неужели я никогда не слышала о dude ranch?[184] Да, я знала, что dude ranch — пижонский приют, где игривые американцы, одетые в ковбойские костюмы, собираются, смотрят на лошадей и воображают себя ковбоями и ковбойшами. Прекрасно, все очень просто: Скотти находился на dude ranch для собак! Замечательное место, где собаки веселятся, пока их хозяйки и хозяева путешествуют. У Скотти собственная маленькая будка в собственном маленьком отгороженном загончике, с собственным маленьким деревцем, где он может поднимать лапку... И на нем, как уже известно, ковбойский костюмчик, и он веселится и развлекается с другими «мальчишками-щенками». А время от времени пишет письма хозяйке.
О Зевс[185], подари этому поколению американцев мальчишеский нрав, душу, полную надежд, и фантазию! Но разве американцы чуточку не перебарщивают, когда речь идет об игривости?
Если бы я внушила себе, что стоит только выйти из самолета в Миннеаполисе, как тотчас наткнусь на шведа, то ошиблась бы. Мы с Тетушкой целый день бродили по городу, держа ушки на макушке в надежде уловить на каком-нибудь перекрестке ядреную шведскую речь. Но напрасно. Было воскресенье, и мы поехали в прекрасный парк Миннегага[186], который так красиво воспевает Лонгфелло. Но должна сказать, что the falls of Minnehaha основательно пришли в упадок с того времени, как юный Гайавата переносил на сильных индейских руках свою подругу Миннегагу через бурлящие потоки[187].
Водопады эти превратились в маленький скромный водопад, который больше совершенно не смеется, а скорее, словно горькая слеза, ниспадает вниз в долину. А вокруг в парке, на вольном воздухе, сплошные пикники — так празднует воскресенье Миннеаполис.
Но по-прежнему никаких звуков шведской речи. Вдруг я увидела крупного румяного дяденьку нордической внешности, который поскользнулся на банановой кожуре, растянулся во весь рост, хлопнувшись всей своей стокилограммовой тушей о землю. Я подумала: «Теперь или никогда! Сейчас я, вероятно, услышу несколько теплых шведских слов, идущих от самого сердца и столь дорогих патриоту своей страны!»
Но нет! Он только поднялся на ноги, тихо и молча. Я абсолютно убеждена, что в этом человеке нет ни капли шведской крови!
Но одну старую знакомую в Миннеаполисе мы все же встретили. О, старушка река Миссисипи, которая здесь, так близко от истоков, была еще более необузданной и еще более безумной, чем в Новом Орлеане!
Тетка моей Тетушки жила в доме для престарелых, в нескольких километрах от Миннеаполиса. На следующий день мы поехали туда на автобусе. В самую последнюю минуту перед отходом автобуса туда вошел молодой человек в рабочем комбинезоне. Никогда в жизни я не видела никого столь белокурого, голубоглазого и пьяного.
— Черт побери, — сказал он, — дома в Швеции... там мы цельную неделю веселились!
(Он определенно думал, что такие же славные обычаи надо ввести и в Америке.)
Он говорил по-шведски с очень сильным акцентом, наверняка только под влиянием алкоголя он развлекался, разговаривая на языке своих родителей. После того как он целый час развлекал пассажиров, он, шатаясь, подошел к шоферу и огорченно спросил:
— Ты не помнишь, что я сказал — где мне выходить?
Шофер явно помнил, так как осторожно высадил его на одной из остановок, и все пассажиры с напряженным интересом следили за отпрыском матушки Свей[188], когда он, блаженно улыбаясь, двинулся в путь к незнакомой цели, готовый веселиться «цельную неделю». То был первый швед, увиденный мной в Миннесоте.
Но не последний. Нет, не последний. Я встретила там много шведов, много живых — и кое-кого мертвых.
Элин была среди мертвых. Умерла она в восьмидесятых годах XIX века, и ей тогда не исполнилось еще девятнадцати лет. О, Элин, как я оплакивала тебя! Я сидела возле твоей могилы, а вокруг цвела удивительнейшая весна, и мне было так больно, что тебе не дано было пережить девятнадцать весен.
Вообще-то я оплакивала не только тебя, я оплакивала всех шведов, что спали последним сном на этом кладбище в далекой Миннесоте. Это было старое-престарое кладбище, и почти все, кто покоился там, родились в Швеции. Гробницы с одними лишь шведскими именами, северный весенний ландшафт вокруг меня... Неужели кто-нибудь удивится, что я поняла: мне надо немного поплакать. И посетила могилу Элин, которой не исполнилось еще девятнадцати лет.
