Катер связи - [14]

я чувствую в руке.

Ну, а затем

расходимся...

Ни я

и ни она

не обернемся.

Мы друзья.

Мы квиты.

Но ей, как мне, наверно, мысль

страшна,

что, может, в нас еще не все убито.

И так же,

чтоб друг друга пощадить,

при новой встрече в этом веке сложном

мы сможем поболтать и пошутить

и снова разойтись...

А вдруг не сможем?!

136

ТВОЯ РУКА

Ты гордая.

Ты смотришь независимо.

Твои слова надменны и жестки.

И женщины всегда глядят завистливо,

как хмуро сводишь брови по-мужски.

А у тебя такая маленькая рука

с царапинками,

с жилками прозрачными,

как будто бы участия просящими...

Она,

твоя рука,

хрупка-хрупка.

Я эту руку взял однажды в грубую,

не слишком размышлявшую мою

и ощутил всю твою робость грустную —

и вдруг подумал,

что помочь могу.

Помог ли я?

Я слишком в жизни жадничал...

На сплетниц ты глядела свысока

среди слушков и слухов,

больно жалящих...

А у тебя такая маленькая рука...

Я уезжал куда-то в страны дальние,

137

грустя

сказать по правде —

лишь слегка,

и оставлял тебе твои страдания...

А у тебя такая маленькая рука...

Я возвращался...

Снова делал глупости

и буду делать их наверняка

в какой-то странной беспощадной лютости...

А у тебя такая маленькая рука...

И ненависть к себе невыносимая

гнетет меня,

угрюма и тяжка.

Мне страшно.

Все надеюсь я —

ты сильная.

А у тебя такая маленькая рука...

138

Любимая, больно,

любимая, больно!

Все это не бой,

а какая-то бойня.

Неужто мы оба

испиты,

испеты?

Куда я и с кем я?

Куда ты и с кем ты?

Сначала ты мстила.

Тебе это льстило.

И мстил я ответно

за то, что ты мстила,

и мстила ты снова,

и кто-то, проклятый,

дыша леденящею смертной прохладой,

глядел,

наслаледаясь, с улыбкой змеиной

на замкнутый круг этой мести взаимной.

Но стану твердить —

и не будет иного! —

что ты невиновна,

ни в чем не виновна.

Но стану кричать я повсюду, повсюду,

139

что ты неподсудна,

ни в чем не подсудна.

Тебя я во всем

осеню в твои беды

и лягу мостом

через все твои бездны...

140

ЗРЕЛОСТЬ ЛЮБВИ?

Значит, «зрелость любви»?

Это что ж?

Вот я сжался,

я жду.

Ты идешь.

Встреча взглядов!!

Должен быть вздрог!

Но — покой...

Как удар под вздох!

Встреча пальцев!!!

Должен быть взрыв!

Но — покой...

Я бегу, чуть не взвыв.

Значит, все —

для тебя и меня?

Значит, пепел —

зрелость огня?

Значит, зрелость любви —

просто родственность,

да и то —

еще в лучшем случае?

Это кто ж над нами юродствует,

усмехаясь усмешкой злючею?

141

ИЗ ЦИКЛА

«ИТАЛЬЯНСКАЯ ИТАЛИЯ»

III

РИТМЫ РИМА

Вставайте,

гигантским будильником Рим тарахтит у виска.

Взбивайте

шипящую пену пушистым хвостом помазка.

И — к Риму!

Отдайтесь рассветному стуку его башмаков,

молотков

и крику

молочниц, газетчиков, пекарей, зеленщиков.

Монашки,

хрустя белокрыльем крахмальным, гуськом семенят.

Медяшки

в их глиняных кружках, взывая к прохожим,

звенят.

Ю Е. Евтушенко 145

Путаны

идут с профилактики прямо — молиться в собор.

Пузаны

в кафе обсуждают, как вылечить лучше запор.

Монисты

бренчат на цыганках у выставки «Супер-поп-арт».

Министры

летят в «мерседесах». Ладони — в мозолях от карт.

Ладони

в рабочих мозолях плывут и не ждут ничего.

Лимоны

и люди, случается, стоят дешевле всего.

Куда вы

спешите, все люди? Куда вы ползете, куда

удавы

брандспойтов, где буйно играет, как мышцы, вода?

Все — к Риму,

как будто бы к храму, где вам отпущенье дадут,

и к рынку,

где, может, вас купят, а молсет быть, и продадут

Урвал бы

я опыта Рима, чтоб в жизни потом не пропасть.

Украл бы

чуть-чуть его ритма, — да нет, не урвать,

не украсть.

Есть Римы,

а Рима, наверное, просто физически нет.

Есть ритмы —

нет общего ритма, и в этом-то улиц секрет.

Но буду

старьевщиком лоскутов Рима, что порваны им.

Набухну,

как будто бы губка, всосавшая порами Рим.

146

До ночи

подслушивать стану, — и, ночью, конечно, не спя,

доносчик

всему человечеству, Рим, на тебя и себя.

Напрячу

за пазуху все, что проулки твои накричат,

наплачут,

нашепчут, насвищут, налязгают и нажурчат.

Пусть гонка

за Римом по Риму мне кости ломает, дробя, —

как пленка,

я буду наматывать яростно Рим на себя...

«Пожар! Пожар!

Горит синьора Сильвия!» —

«Да нет,

Дурак,

квартира —

не она...» —

«В шкафу

пошарь —

там есть белье носильное,

и тот

дуршлаг —

скорее из окна!

Кидай

диван

и крышку унитаза!

...а все — горбом,

ну хоть о стенку лбом...

Постой,

болван,

а где же наша ваза?

10* 147

А где

альбом,

семейный наш альбом?..» —

«Заткнись,

тут не поможешь визгом...»

«...Зачем

с греха

пошла я под венец?!.» —

«Веревку

на,

спускай-ка телевизор...

Повешен —

ха! —

проклятый, наконец!» —

«Не плачь,

все здесь —

кастрюли и бидоны.

Очнись,

смотри — ты вся в пуху...»

«Отстань,

не лезь...

Постой, а где мадонна?

Горит

она!

Забыли наверху!!» —

«Беда,

беда...

Ты слышал это, сын мой?» —

«Теперь,

сосед,

для них потерян рай.

148

Теперь

всегда

страдать синьоре Сильвии.

Мадонны нет...

Забыли... Ай-яй-яй!..»

«Кому дуче,

кому дуче!

До чего хорош портрет!

Налетайте,

люди,

тучей —

лучше парня в мире нет!

Кисть художника —

ну что ж! —

не матиссова,

но ведь вам когда-то вождь

нравился мольтиссимо.

Налетай,

блошиный рынок,

и торгуйся умненько.

Среди стольких птичек-рыбок

эта птичка —

уника!

Покупателей открытых

нет сегодня на вождя,

но с достатком шитых-крытых:

по глазам их вижу я.

Посмелей —

так будет лучше,

а то дуче трескается.

149

Кому дуче,

кому дуче!

Никому не требуется?»

«Сюда подходите, синьоры, —

здесь продаются письма.

Самые настоящие —

видите штемпеля?