Катавасия - [15]

      Бабуська справа, явно нацелившись на потенциальную стеклотару, залебезила неискренне:

      - Ох, какая у вас собачка красивая, пушистая! Молодой ещё, сразу видно...

      - Семь лет.

      - А какой породы?

      - Полуволк. Мать - лайка.

      Старушенция отодвинулась на всякий случай:

      - Умный, наверное.

      - Достаточно.

      - Во дворе живёт?

      - В квартире.

      - В квартире? Такой? Это же зверь!

      - Да получше некоторых будет: гадостей не говорит, не врёт, к деньгам равнодушен, глотку чужую что он за меня, что я за него порвём. А так - добрейшей души человеки, что он, что я.

      Бабка перевела разговор на практическую сторону вопроса:

      - Пушистый какой. Вяжете много?

      - Выбрасываем. Прясть некому.

      - Ой, жалко-то как, неж-то найти некого, к бабушкам на рынке-вон подойди, за милую душу и спрядут, и свяжут, и недорого возьмут.

      Вадим пообещал бабке, что так в будущем и сделает, и выскочил в тамбур покурить. Там, несмотря на запретительные таблички и угрозу штрафа, курило уже человек восемь. Следом вышел Дедкин. Оба вяло потрепались на тему принципов выбора щенка: мол, и шишка на затылке должна быть большая и острая (верный признак гениальности), и пищать щенок не должен, будучи за шкирку взятым, и доползти до вкусного должен первым из выводка. Покурив, сели на места, которые, благодаря Фоме, никто так и не занял. Дедкин потрогал фомовий затылок - шишкой своей он явно далеко зашкалил за все критерии возможного умственного развития не только собаки, но и человека.

      - Волчья кровь! - многозначительно скомплиментил Дедкин.

      Фома от похвалы не растёкся, однако решил, что, в качестве поощрения, пора заняться любимым дорожным делом: пролез к окну, бесцеремонно раздвинув бабку и отца малолетнего плюшкоеда, поставил передние лапы на подоконник и уставился на проползающие пейзажи мудрым взглядом анаконды. Стоять так он мог часами, полностью отрешаясь от окружающего.

      За разговором "обо всём и ни о чём" миновали Первоуральск. Почти все пассажиры к тому времени вышли, и в вагоне, кроме Вадима, Виктора и Фомы оставалось всего человек пять. Ехать было еще около часа. Вяло, временами оживляясь, беседовали обо всём подряд: оккультизме, уголовном розыске, обустройстве России, экологии, Агни-Йоге, астрологии, человеческой деструктивности, волках и собаках, Данииле Андрееве, котах, армии (как выяснилось, Дедкин в прошлом - военный лётчик), поэзии и многом, многом прочем.

      Наконец-то дотащились до станции. Вышли из вагона, Дедкин предложил пройти напрямик, через кладбище. Фома с явным видимым удовольствием разминался после двухчасовой неподвижности, бодро бежал впереди, периодически помечая новые территории, устанавливая над ними свой незыблемый протекторат.

      Кладбище проходили наискось. Могилы теснились, врастая друг в друга, на табличках, в основном мелькали, повторяясь, как это обычно и бывает в небольших посёлках и деревнях, три-четыре одинаковые фамилии, уже знакомые Двинцову по заводу. Дедкин философствовал:

      - Мы вот надписи читаем и всё, и ничего о человеке, здесь похороненном, сверх написанного, не узнаем, а Фоме и того не надо: я уверен, что он только взгляд кинет на могилу, и уже знает, кто в ней похоронен, каким человеком был. Есть у них способности, нам или неизвестные никогда, или утерянные безвозвратно нашими предками.

      Разговор скатился на генетическую память, на отличие интуитивных способностей животного и современного человека, как, к примеру, способности по наитию отличать ядовитое растение от безвредного, а то и лекарственного. Вадим припомнил историю про какого-то то ли туриста, то ли геолога, который, ухитрившись проплутать в лесу три года, спустя несколько месяцев своей вынужденной робинзонады вдруг научился чётко определять свойства любого встреченного растения, ориентироваться в сторонах света и прочее. Виктор для контраста пересказал статью из "Комсомолки" десяти-пятнадцатилетней давности о заблудившейся студентке, которую нашли на третий день "умирающей" с голоду, невзирая на то, что вокруг чуть ли не тоннами росли ягоды и грибы, съедобные травы, которые жрать, однако, она опасалась, считая за ядовитые, приученная к тому же не есть немытого. В результате оба признали современное человечество жертвами и рабами цивилизации, ехидно признав, что, "отруби" в Екатеринбурге на неделю электричество, водоснабжение, канализацию и газ, город просто-напросто утонет в дерьме и куче разнообразных эпидемий. В своей выживаемости оба были уверены при условии немедленного ухода "в леса подальше". Впрочем, никаких "фобий" по отношению к технике оба не испытывали, пользовались ею свободно, оправдывая себя, что, живя в технократическом обществе, "выть приходится по-волчьи", то есть - технократически, избегая этого лишь в часы независимости от остальной части человечества. В одиночку нырять "назад - к природе" оба не собирались, прекрасно понимая абсурдность такой идеи, особенно учитывая загаженность этой самой природы и нищету животного и растительного мира, не дающие практической возможности перехода к натуральному хозяйству.