Катастрофа отменяется - [4]

— Предпочитают свободную охоту в парке и на танцплощадке?

— А с вами опасно разговаривать! — заметила она и легким движением плеча перевернулась лицом вниз.

Он тихонько нырнул и увидел, что Волошина, окунув лицо в воду, смотрит широко открытыми глазами куда-то вниз, в темноту. Чердынцев вынырнул и снова распростер руки. Волошина подняла голову и сказала:

— По-моему, под нами стоит катран. Он появился, когда я была еще метрах в двухстах от вас.

— Ну, черноморские акулы не нападают на человека! — усмехнулся Чердынцев, покосившись на Волошину. По его теории выходило, что женщины любят, когда их спасают от опасности. Вот и Волошина, за неимением иной опасности, придумала катрана. И пояснил: — Эти черноморские акулы опасны только рыбакам — рвут сети своими твердыми наспинными шипами. Да и что катрану делать недалеко от пляжа: тут не только рыб — медуз-то всех пораспугали.

— Я сама хотела бы на него напасть, но теперь не беру ни ружья, ни маски. В первые дни еще на что-то надеялась, но так и не застрелила ни одной рыбы. Вы умеете смотреть под водой? Может быть, нырнем?

Она перевернулась лицом вниз и тотчас ушла под воду, как лезвие ножа. Догнать ее он уже не мог. Однако катрана увидел. Полутораметровая рыбина лениво стояла на месте, черная, в шипах, с раскрытой пастью, словно ждала, что пловчиха сунет руку меж ее острых, в несколько рядов, зубов. Волошина прошла так низко над акулой, что заслонила ее от Чердынцева. Катран резко метнулся вправо и скрылся в холодной глубине.

Вынырнув, Чердынцев увидел, как Волошина уплывает к берегу. Он погнался было за нею, но она шла, словно торпеда. Он крикнул:

— Как же вас зовут?

Она, наверно, ждала этого вопроса, потому что вдруг перестала взмахивать руками и ответила:

— Тамара Константиновна! Я подожду вас у входа в парк…

Чердынцев усмехнулся. Вспомнил, что до женского пляжа дальше. Значит, она была уверена, что ее собеседнику захочется продолжить это знакомство?

И лениво раскинулся, снова. Но лежать почему-то больше не хотелось. Вздохнул, словно терял нечто невозвратное, а в то же время и радуясь чему-то, — уж не тому ли, что Волошина отметила его? — и медленно поплыл к берегу. Нет, он совсем не собирался стать похожим на нетерпеливого мальчика. Если ей хочется продолжить разговор, начатый в море, пусть она и подождет. А не он. Он действительно не так молод, чтобы думать, будто каждый случайный разговор или даже назначенное свидание могут что-нибудь означать…

Но из купальной кабинки вышел довольно торопливо. Посетовал, что костюм помят, — мог бы воспользоваться услугами нянечки, она уже сделала ему замечание за то, что «такой представительный мужчина, а об костюмчике не заботится…», — потом вспомнил, что неудобно заставлять ждать женщину, и оказался на условленном месте раньше. И только тут опять напустил на себя привычную сухость.

Впрочем, Тамара Константиновна подошла так быстро, словно стояла где-то рядом, в другой аллейке, и ждала, когда он появится. Она оживленно размахивала пляжной сумкой, но не такой громоздкой уродиной, похожей больше на чемодан, какими щеголяли другие женщины, а маленькой, плоской, как будто шла в театр. Однако о гриме она не забыла: ресницы были накрашены, глаза подведены и удлинены наискось к вискам. И Чердынцев удивился: эта недавняя мода ничуть не огрубляла ее лицо, как у многих женщин, а делала как бы тоньше, красивее, появилось в нем что-то тревожащее, зыбкое, как если бы на один негатив со снимком чисто русского лица наложили другой — со снимком лица японки. И Чердынцев, не очень-то любивший всяческие женские ухищрения в поисках красоты, невольно расширил изумленные глаза: так близко он Волошину никогда не видел, а скрыть свое удивление не сумел, чем, вероятно, и доставил ей удовольствие, хотя делать этого не собирался.

— Куда же мы направимся? — с оттенком веселого вызова спросила Волошина.

И Чердынцев подумал: она привыкла изъявлять свою волю. И уж, конечно, она собирается не в санаторий. Наверно, надо пригласить ее в ресторан…

Он невольно сравнил себя с нею. Впрочем, отчего же не пойти? Его темное, суховатое лицо здесь, на покое, отдохнуло и стало моложавее. Седые, коротко подстриженные волосы рядом с ее пышными, словно бы позолоченными солнцем, волосами тут никого не удивят. Да и костюм, светлый, тонкой шерсти, не так уж помят. В общем, он молодцом! И тут же перехватил оценивающий взгляд Волошиной: она, рассматривая его, кажется, тоже пришла к тому же убеждению и весело сказала:

— Не надо на меня сердиться, Александр Николаевич! Считайте, что я просто умыкнула вас. Так ведь говорят у вас на Памире об украденной невесте? Но я возвращу вас обществу не позже чем через час. А пока приглашаю в «Приморский». Сегодня я получила небольшой перевод из редакции — я ведь журналистка, а здесь, кроме вас, нет ни одного человека, которого хотелось бы угостить бокалом вина.

Так-то вот! — с усмешкой подумал Чердынцев. Одним махом она отстранила всех, с кем ты видел ее за эти две недели, выделила тебя, отрезала тебе все пути к отступлению: ты ведь мог сказать, что не взял с собой деньги! А у нее уже готовый довод: она журналистка, получила гонорар. Журналисты, как всем известно, простые ребята, да и на самом деде простые, немало повидал их Чердынцев во время войны, лезли хоть в пекло, лишь бы раздобыть, как они говорили, «материал», и к нему, командиру дивизионной разведки, льнули чуть ли не с обожанием: он-то всегда мог предоставить им этот самый «материал», пусть он и добыт кровью…