Катары - [56]

]

Мы думали, что кормим слугу Господа,

но мы, мессиры, всего лишь откормили жонглера.

Он был настоятелем. Его монастырь захирел.

Он его покинул — и, клянусь Богом, свет воссиял!

Затем его избрали епископом Тулузским:

и край тотчас запылал. Адский огонь!

В этом костре уже погибли пятьсот тысяч душ».

Различные высказывания о графе Раймонде VI Тулузском:

«Вокруг папы их собралось около трехсот — клириков,

епископов, кардиналов, архиепископов. Все говорили:

«Можешь ли ты опровергнуть слова твоих сынов,

утверждающих, что Раймонд Тулузский —

безнравственный язычник,

бессердечный развратник, недостойный того,

чтобы править?»

Среди кардиналов встал архидиакон

из Лиона на Роне и сурово сказал им:

«Эти слова, сеньоры, оскорбление Господу!

Вы забыли, что Раймонд взял крест?

Он во всем поступал, как покорный сын.

Клеветать на человека, которого следует поддерживать

и любить отеческой любовью, — какой грех! какой позор!

А вы, епископ Фульк, хотя на миг

подумали о страшном действии ваших наставлений?

Ваши проповеди безжалостны, злы, резки, плохи,

ежедневно причиняют боль

пятистам тысячам душ.

Поклялись ли вы на святых мощах

Во всем помогать Монфору?»

(ПКП, 144-148)

Как мы можем убедиться, читая отчет об этой стадии собора в «Песни о крестовом походе», граф Раймонд VI Тулузский, присутствовавший там в числе вельмож вместе со своим сыном, Раймондом VII Младшим, не снизошел до того, чтобы самому выступить в собственную защиту: он предоставил этот труд своему вассалу, графу Раймонду-Роже де Фуа, который, твердо ступая, медленными шагами приближался к папе Иннокентию III, в то время как «гул разговоров» прелатов, кардиналов, принцев крови постепенно стих, и в настороженной, должно быть, тишине раздался низкий, медлительный голос вассала, которому предстояло защитить права своего сюзерена.

Раймонд-Роже де Фуа начал свою речь с того, что призвал всех пожалеть сына графа Тулузского, которому было тогда всего восемнадцать лет[104] и которого обвинительный приговор, вынесенный отцу, Раймонду VI, лишал земли его предков, отнятой у него в пользу Монфора. Разве его отец не исполнил своих обязательств и не передал в руки папы свои феоды в Тулузе, Монтобане и Провансе ради того, чтобы в Лангедоке наконец воцарился мир? И что с ними стало? Его земли были отданы Монфору, этому «жестокому человеку, который повсюду сеет смерть и муки, грабит, угнетает, убивает, опустошает, уничтожает без жалости все живое там, где пройдет» (ПКП, 144). И это еще не все: сам граф де Фуа, положившись на обещание папы, отдал собственный замок папскому легату, кардиналу Пьеру де Беневану, одновременно с тем, как покорился Церкви[105], сдал «с хлебом, вином, дичью, зерном и родниками с чистой водой», однако кардинал ему замка не вернул.

«Если мой замок не будет мне возвращен, — заключил граф, — кто же отныне сможет доверять данному слову?»

Папа Иннокентий III повернулся к своему легату, кардиналу де Беневану — ему не надо было ждать вопроса, ибо, как говорится в «Песни о крестовом походе», ответ был уже у него на устах, — и тот произнес: «Граф говорит правду, святой отец. Он передал мне свои владения, и я доверил их мессиру настоятелю Сен-Тьерри, который у меня на глазах впустил туда наших людей».

Упомянутые люди были попросту рыцарями-крестоносцами Монфора, на которых граф де Фуа намерен был излить горечь и злость:

«[...] Эти злые разбойники,

эти бездельники-крестоносцы, пожелавшие все у меня отнять,

все это правда; те, кого я встречал,

никогда этого не забудут: все они хромые, безрукие, слепые,

если не умерли. И я жалею об одном:

что позволил сбежать трусам из этой шайки».

(ПКП, 145)

Его слова всколыхнули волнение и ропот в рядах участников собора. Затем в большом зале папского дворца понемногу вновь установилась тишина, и папа звучным голосом обратился к графу де Фуа: «Сурово ты обошелся с нами, граф, но ты хорошо держался; если ты не виноват, мы вернем тебе твои земли и твой замок, а если грешен, Церковь примет тебя с состраданием, как принимает всех грешников».

Затем, когда Иннокентий III после нескольких умиротворяющих речей уже собирался закрыть заседание, один из рыцарей, некогда сражавшийся бок о бок со своим сеньором в Каркассоне, рыцарь де Рокфей, обратился к папе: «Высокочтимый святой отец, прояви милосердие к сыну достойного виконта Каркассонского[106], к несчастью, умершего в темнице, куда бросили его крестоносцы: его отца убили, и было бы справедливо, если бы ты вернул ему каркассонские земли; если ты не согласишься это сделать, твоя душа будет отвечать за его грехи».

Вокруг стали перешептываться. «Хорошо сказано!» — одобряли одни. «Какая дерзость!» — возмущались другие. «Да свершится правосудие», — ответил им папа. И с этими словами, которые, как он полагал, несли в себе примирение, закрыл заседание, после чего удалился в свои покои, дабы отдохнуть там и подумать.

Спор же длился еще долгое время и не склонил чашу весов окончательно на сторону крестоносцев, чем и объясняется то обстоятельство, что Пьер де Во-де-Серне лишь вскользь упоминает об этом последнем эпизоде собора. К великому счастью для историков, анонимный автор второй части «Песни о крестовом походе», в отличие от него, подробно описывает произошедшее (лессы со 147 по 150). Теперь мы перечислим основные моменты финала этого собора, для большей ясности их пронумеровав: