Катары - [52]

в) В тот же день, 21 мая 1213 года, папа («le seigneur pape», как именует его автор «Альбигойской истории»), должным образом просвещенный, отправил королю Арагонскому буллу, в которой сурово упрекал его, поскольку тот обещал свое покровительство тулузцам и прочим еретикам, и приказывал ему немедленно с ними порвать; папа объявлял, что в противном случае предложит народу выступить против этих еретиков и против их защитников (т.е. против Педро II).

г) Положение Монфора и его соратников понемногу становилось критическим, поскольку теперь они были практически одни: вот уже несколько недель как они не получали ни подкрепления, ни помощи из северной Франции, где теперь, когда речь заходила о «крестовом походе», все — как в церковных кругах, так и среди рыцарей — только и думали, что о завоевании новых земель и новых владений в Палестине. Дело христианской веры, которой угрожала катарская ересь, было предано забвению. «На севере Франции теперь почти никто уже не брал крест для того, чтобы сражаться с проклятыми еретиками», — пишет Пьер де Во-де-Серне (АИ, 442). И, что было куда серьезнее, повсюду, в городах и селах, ходили слухи о том, что арагонский король собирает и снаряжает войска, намереваясь захватить Гасконь и альбигойский край, чтобы окончательно выгнать оттуда тех, кого автор хроники отныне именует «рыцарями Христа», то есть крестоносцев. Положение в Лангедоке делалось предельно запутанным и опасным, поскольку те, кого наш летописец называет «врагами веры» (иными словами — катары, которые понесли значительные потери, и их опасные арагонские союзники, по большей части находившиеся в Тулузе), расхаживали у стен местных крепостей, занятых крестоносцами, предлагая защитникам сдать им крепости под ручательство короля Арагонского. В глазах простодушных жителей этих городов репутация монарха была безупречной, и многие в самом деле ему сдались, не понимая, что Педро II старался не ради катаров, равно как и не ради тулузцев, которые их защищали, и еще того менее — ради Церкви, но лишь ради самого себя, желая отобрать у Монфора феоды, которые тот отнял у вассалов арагонского короля.

Последний был прямым сюзереном графов Фуа и Комменжа, а также покойного виконта Тренкавеля, который, как и остальные двое, лишился своего каркассонского феода, отнятого у него Монфором; среди прочего он поставил себе целью отобрать эти земли у «благородного графа», чем и объясняется его присутствие на собрании в Лаворе.

* * *

Безымянный поэт, которому мы обязаны второй частью «Песни о крестовом походе против альбигойцев», взяв в руки перо, предупреждает нас о том, что тот этап войны, о котором он намерен рассказать, был куда более смертоносным, чем предшествующий, поскольку могущественный король Арагона, понявший теперь, что Монфор имеет виды на Лангедок, объявил, что намерен в ней участвовать и помогать графу Раймонду VI Тулузскому защищать свои владения. У Педро II была и куда более личная причина предлагать ему союз: юный Раймонд VII, родившийся в 1197 году, то есть к описываемому времени достигший возраста шестнадцати лет, только что женился на сестре короля, Санче Арагонской, тем самым сделавшись его зятем[101]; на это обращает наше внимание «Песнь о крестовом походе»:

В этом походе, который должен был начаться,

неисчислимо много прекрасных новых копий

будет лежать изломанными среди окровавленных знамен,

неисчислимое множество душ расстанется с телами,

и немало дам в трауре будет рыдать на руинах!

Арагонский король собрал свое войско.

Все его вассалы здесь. Их вид великолепен.

Сир Педро громогласно обращается к ним с такой речью:

«Мы немедленно выступим против крестоносцев,

которые разоряют тулузский край.

Сир граф Раймонд зовет меня на помощь.

Его землю опустошают, жгут, убивают ее,

хотя он никому в этом мире не причинил зла.

Однако граф и его сын — мужья моих сестер.

Мы — близкая родня, и я не могу допустить,

чтобы с ними так обходились. Пойдем же, господа,

войной на разбойников-крестоносцев, которые разоряют и обездоливают!

Бей воров, отнимающих земли!»

(ПКП, 131)

* * *

Итак, дело происходит в сентябре 1213 года, и мы в Лаворе. Для могущественных южных сеньоров главной заботой помимо того, чтобы сохранить или вернуть свои земли, отнятые у них под тем предлогом, что эти сеньоры терпимо относились к еретикам, было также спасение окситанской культуры, которой они так гордились: в определенном смысле, с сохранением всех пропорций, эти лангедокские бароны были предшественниками националистов, какими в наши дни считают, к примеру, ирландцев, басков или корсиканцев.

Мы уже видели перед тем, что арагонский король действовал тонко и вместе с тем решительно. Его войска, бесспорно, внушали страх Монфору, его победы над Альмохадами восхищали папу, и он, вместе с тремя графами и виконтом Беарнским, составил значительный очаг сопротивления крестоносцам.

Теперь король Педро II уже не старается влиять исподтишка, а действует в открытую. Он вошел в Тулузу во главе армии объединившихся баронов, которая насчитывала две тысячи рыцарей и около пятидесяти тысяч пехотинцев; он около года под несмолкающие приветствия перемещался между Нарбонном, Памье и Лавором; теперь, в сентябре 1213 года, он, обогнув несколько замков, поставил свои шатры в двадцати километрах от Тулузы, на левом берегу Гаронны, у стен Мюре, маленького и удачно расположенного городка, окруженного двумя предместьями, но плохо укрепленного, как сообщает нам Пьер де Во-де-Серне.