Ката - [9]

Перед тем как открыть дверь в гараж, Ката приложила к ней ухо, а затем распахнула ее резким движением и зажгла свет. Там она никого не обнаружила – и почувствовала себя немного глупо.

«Спокойно», – пробормотала Ката, открыла ворота гаража пультом – и снова подумала о машине на той стороне улицы. Она быстро вышла на улицу, прошагала вдоль выезда из гаража и очутилась на тротуаре перед домом.

Машина была по-прежнему на том же месте, двигатель бурчал на холостом ходу, а внутри виднелись две тени. Тот, кто сидел на пассажирском месте, быстро выкинул свою сигарету из окошка – и в тот же миг мотор заглушили.

На улице воцарилась глубокая тишина, и Ката какое- то время стояла не шевелясь, но наконец подняла телефон и набрала номер полиции; собственные движения показались ей замедленными и нереальными. Помощь могла бы прийти через какие-то несколько минут, но какой в ней будет прок, подумала она, и ее охватило безразличие, которое также можно было назвать и отчаянием: оно жило внутри нее уже несколько дней, а Ката все никак не могла подобрать ему названия.

Она перешла улицу, чтобы спросить этих людей, чего это они торчат тут вечерами, – но тут дверцы машины с обеих сторон распахнулись, и оттуда вышли двое мужчин. Один – в сером пальто, другой – в джинсах и зимней куртке темного цвета. Первому на вид было лет пятьдесят; взгляд живой, пронзительный, лицо длинное, как будто конское, а на поясе у него висел предмет, напоминавший рацию.

– Катрин Эйнарсдоттир? – осведомился он, сунул руку в карман и извлек оттуда что-то, похожее на удостоверение.

– Я звоню в полицию! – сказала Ката, но не шелохнулась. Она почувствовала, как вся обмякла, и услышала, как падает на асфальт пульт от гаражных ворот. Тот, с конским лицом, приблизился.

– Не бойтесь, – сказал он. – Мы и есть полиция. Меня зовут Хильмар, а это мой коллега Ивар. Мы весь день не могли дозвониться до вас и вашего мужа.

– Тоумаса, – ответила Ката и прибавила: – До Тоумаса вообще дозвониться сложно. – Ее голос звучал как пароходная сирена. Она стояла на краю тротуара – и сама не помнила, как здесь очутилась; наверное, пятилась от этих двоих. А сейчас ей хотелось сесть – как будто у нее входило в привычку плюхаться на асфальт перед домом, если к ней неожиданно нагрянут гости.

– Мы и не знали, что вы дома, – продолжал Конь; глаза круглые, полные тревоги и сожаления, голос вкрадчивый, такой, будто его обладатель изо всех сил старается не напугать… Этот тон был знаком Кате по работе в отделении – он бывает у врачей, объявляющих о том, что они потерпели поражение в борьбе с болезнью. – Мы стучались к вам и звонили по всем номерам, которые у нас зарегистрированы.

Он спросил, можно ли зайти к ней и поговорить, но Ката прервала свои раздумья и резко помотала головой.

– Я на работу собиралась, – сказала она и наконец села-таки на тротуар – этого ей хотелось уже давно, словно это была ее главная цель в жизни.

– У нас есть новости о вашей дочери, – сказал Конь, собрался добавить к этому что-то еще, но замолчал. Ката продолжала мотать головой, не в силах остановиться, пока сама не схватилась за собственный лоб и не прервала движение.

– Вы ее нашли? – спросила она – и увидела, как зубы Коня откусывают и прожевывают мир, кусок за куском, и куски с каждым разом все крупнее – а потом все стало таким далеким, словно она сидела на дне колодца, а высоко-высоко вверху виднелся человек, несущий огонек. Что-то внутри нее оборвалось, Ката съежилась в темноте, а ее мысли превратились в бесформенный пылающий узор. Она почувствовала, что в мире, который она оставляет, ее подхватывают руки, но это уже не имело значения: Ката погружалась в глубину, и ей было хорошо.

5

Дни тянулись, как в тумане. По туману были рассеяны деревья и цветные растения вырвиглазной расцветки. Ката сидела вокруг стола – восемь, девять Кат, наперебой обсуждающих факты дела, а люди пытались приблизиться к ней, как чайки на лету; она слышала их отдаленный гомон, лишь усиливающий одиночество. Вот протянул руку какой-то человек и представился как Рунар.

– Ты не одна, – сказал он, и Ката прислонилась к нему и долго плакала, а он говорил о том, как важно дать волю печали. И тут Ката его узнала: они уже встречались.

– Вы к нам домой приходили, – сказала она, утирая лицо. – Год назад, так ведь?

На мгновение она заметила в его глазах колебание, но потом Рунар помотал головой.

– Каточка, мы же вместе работали.

И он рассказал, что иногда заходил к ней в онкологическое отделение; их там было двое, и они приходили посменно, если кто-нибудь скорбел; а с Катой они не единожды пили кофе и даже вместе смеялись. И все же в связи с исчезновением Валы к ней приходил не он, а другой пастор. Рунар улыбался – а когда он улыбался, то выглядел красиво, и Ката была благодарна за то, что он рядом. Для этого человека работой были судьбоносные события в жизни других людей: когда их дети гибли в авариях, когда кого-то приходилось отключать от аппарата искусственного дыхания или если в соседний офис вваливался кто-то с ножом и наносил коллеге десяток ударов – тогда этот человек прилетал, как на крыльях, вооруженный своими образованием и опытом, и принимался водворять спокойствие, унимать бурю. Но его ничто не связывало с ее дочерью, он был с ней не знаком, даже ни разу не разговаривал с ней. Эта мысль наполнила Кату такой внезапной злостью, что она вся сжалась, скрестила руки на животе и вытаращила глаза на пастора. Его лицо мерцало, вытягивалось в разные стороны, а порой на него нисходил тот жуткий штиль, который как бы говорит: смерть – это коллега. Ката и сама бывала в роли того, кто приходит извне и создает затишье, произносит слова о том, что горе, примирение и смерть – это