Касторп - [26]

Ганс Касторп ни на что подобное не претендовал. Однако спросил, незаметно улыбнувшись:

— Ну а герб? С гербом-то как быть? Тоже отдашь?

И вот тут Николай фон Котвиц продемонстрировал всю палитру своих вокальных возможностей. Стоя на тротуаре, он просто ревел от смеха, поминутно выкрикивая:

— Ну, это потрясающе, дружище, просто потрясающе!

Касторп предусмотрительно отстранился, и лишь поэтому огромные, как лопата, ручищи приятеля не обрушились на его спину. Когда они уже поднимались по лестнице, ему вдруг припомнилось объявление, которое каждые несколько дней помещало в «Анцайгере» Общество каботажного судоходства: «В связи с прекрасной погодой регулярные рейсы продолжаются вплоть до отмены, цена билетов остается прежней».

Больше всего его удивила легкость, с которой он принял скоропалительное решение, продиктованное, как он посчитал, высшей необходимостью. Разумеется, если бы магазины и табачные лавки были открыты по воскресеньям, хотя бы до полудня, он бы поехал в Сопот на следующий день. Но поскольку это было не так, он прошел мимо аудитории, куда вливалась толпа первокурсников, и быстро покинул здание политехникума.

В девять пятнадцать от Долгого побережья отходила в Сопот «Русалка». Касторп — приобретя в деревянной будочке билет — не торопясь занял место на открытой палубе судна. Его радовало решительно все: прекрасная, почти безветренная погода, чайки, покрикивающие над палубой, мерный гул паровой машины, попадавшиеся навстречу корабли и даже ленты на шляпах трех молодых женщин, которые, опершись о перила, без умолку весело щебетали. «Русалка» по дороге заходила на Вестерплатте, в Бжезно и Елитково, делая короткие остановки, на которых пассажиров все прибывало. К удивлению Касторпа, большую их часть составляли курортники; это, конечно, объяснялось погодой, и потому его сложившееся еще в детстве представление о краткости балтийского курортного сезона за время рейса существенно не изменилось. Скрывая любопытство, он наблюдал за двумя русскими купцами в безупречных светлых летних костюмах: они успели до Сопота вылакать пять бутылок шампанского, щедро наделяя кельнера чаевыми. Может быть, поэтому, несмотря на выразительные знаки, которые подавал ему Касторп, негодяй так и не принес во второй раз портер? Впрочем, даже единственный бокал, с наслаждением выпитый между Бжезно и Елитково, привел нашего героя в преотличное настроение. Шагая по молу под бравурную музыку духового оркестра, обряженного в матросскую форму, разыскивая улицу Вильгельма, наконец, покупая в магазине Калиновского десять ящичков «Марии Манчини» (девять из которых, разумеется, с доставкой на Каштановую), Касторп ощущал, как в нем нарастает легкая, но будоражащая эйфория, которая подхватывает его и уносит в ясную, теплую, безоблачную курортную атмосферу. Спускаясь в курхаус, а затем усаживаясь за столик на веранде кафе, он был счастлив: это была та краткая минута беззаботного счастья, какая порой выпадает на нашу долю, когда, заслушавшись шума моря или обычного уличного гомона, мы вдруг с изумлением обнаруживаем, что находимся где-то совсем в другом месте — трудно сказать, где именно, но уж наверняка не там, где реально пребывает наше тело.

VI

Когда он сел в самом углу веранды и заказал портер, соседний столик еще пустовал. После первого, небольшого глотка, покуривая «Марию Манчини», сизый дымок которой быстро рассеивался полуденным бризом, полузакрыв глаза, Касторп погрузился в приятное оцепенение. Сквозь немолчный шум моря, точно сквозь музыкальный фон, в его сознание пробивались отдельные звуки: гудки прогулочного кораблика, веселые детские голоса, перекрикивания кельнеров, звон монеты, кружащейся на каменной столешнице, наконец, мелодия одного из популярных вальсов Штрауса, которую заиграл струнный ensemble на подиуме кафе. Именно тогда он услышал фразу, произнесенную по-французски с показавшимся ему незнакомым акцентом:

— Сколько еще мне мучиться?

Минуту спустя другой голос, на сей раз мужской, ответил тоже по-французски:

— Сейчас я не стану просить об отставке.

Они сидели за соседним столиком. Мужчине было лет тридцать пять. Он был в костюме английского покроя и панаме, вероятно из-за чересчур широких полей которой казался коренастым. В тот момент, когда Касторп посмотрел в их сторону, мужчина наклонился к своей спутнице и, обхватив ее запястье, добавил:

— Положение серьезное. Это политика.

Только теперь, когда, решительно вырвав руку, женщина невольно подняла голову, Касторп увидел ее лицо. Что-то позволило ему сразу же интуитивно определить славянский тип красоты этого лица, в котором едва заметно ощущалось далекое дыхание Востока.

— Ненавижу политику, — сказала она. — Ты знаешь, как сильно. Даже в письмах я не могу этого выразить.

К их столику подошел кельнер. Мужчина обратился к нему по-немецки с мягким певучим акцентом, тем не менее резко отличавшимся от того, который, по крайней мере здесь, считался специфически польским. Дожидаясь заказанных шоколада и пльзеньского, пара не обменялась ни словом, будто они пришли сюда лишь затем, чтобы с веранды курхауса полюбоваться морем. Но и после того как на столике появились напитки, беседа не стала оживленнее. Похоже было, ссоры, угрозы разрыва, многократные обещания, наконец, радость от владеющего ими чувства у них уже позади, и даже не имевший опыта в подобных вещах Касторп догадался, что сейчас они только повторяют то, о чем не раз говорили в гостиничных апартаментах или во время прогулки по берегу моря. Отставив едва початую кружку, мужчина сказал: