Кассия - [18]

Патриарх не мог сдержать гнева по поводу прошедшего в Святой Софии собора. Сам он не присутствовал там из-за приключившегося с ним недомогания, которому Никифор поначалу был в глубине души рад – не очень-то ему хотелось идти на собор, созванный утвердить волю императора, а не Церкви; даже раздражение против архиепископа Иосифа не перетягивало чашу внутренних весов. И патриарх поддался малодушию – конечно, он мог бы пойти на собор, не так уж он был болен, если честно признаться… Но если б он знал, что там произойдет! Жизнь опять показала, что взятую ношу надо нести, не пытаясь даже отчасти переложить ее на чужие плечи. Теперь, прочтя запись деяний собора и выслушав рассказ синкелла о том, как он проходил, Никифор был в высшей степени раздражен; пожалуй, он не мог и вспомнить, когда в последний раз был столь разгневан.

– Нет, Николай, ты представь, – сказал он, обращаясь к келейнику, – постановить такое на соборе!

– Но, владыка, – робко возразил монах, – по-моему, большой беды тут нет… Изверженный снова служит, и это признано снисхождением…

– А, да при чем тут он? Мне, честно говоря, мало дела до этого эконома! Знавал я его еще в ту пору, когда был асикритом… Услужливость, обходительность, способность убеждать… Да, за богослужением он хорош, голос красивый… Что ж, пускай служит… с паршивой овцы, как говорится… Но я не о том. Вот почитай-ка соборное определение!

Патриарх положил на стол перед келейником несколько листов пергамента.

– Читай вслух. Вступление не надо, смотри сразу сами решения.

– «Поскольку устремление императора ко вступлению в новый брак было упорным и не поддающемся убеждению, – начал читать Николай, – и предписания священных канонов святой нашей Церкви не могли быть исполнены, блаженнейший и святой владыка наш святейший патриарх Тарасий, благорассудительно пользуясь правом, неотъемлемо принадлежащим епископскому чину, ради предотвращения еще более тяжкого ущерба для святой Церкви, могущего произойти из-за противоречия императору, употребил временное снисхождение, следуя благочестивым примерам святых наших отцов, и позволил Иосифу, бывшему игумену Кафарскому, эконому Великой церкви, совершить бракосочетание императора Константина и Феодоты…»

Николай остановился и поглядел на патриарха.

– Вообрази, как студиты истолкуют это определение! – сказал тот. – Но, не говоря о прочем, я совершенно точно знаю, что святейший Тарасий не благословлял Иосифа совершать венчание, и игумен совершил его по собственной воле…

И вдруг он вспомнил.

Будущий патриарх, а тогда протоасикрит императора Константина, Никифор в тот июльский день разбирал документы в большом зале Консистории. Рядом за мраморным столом сидели два писца и переписывали документы, за которыми должен был вот-вот зайти логофет геникона. Один из писцов так торопился, что поломал перо и в сердцах отбросил его в сторону. Сосед молча протянул ему новое и покосился на протоасикрита. Никифор улыбнулся и уже хотел сказать какую-то шутку для ободрения заваленных работой и к тому же одуревших от жары писцов, когда завеса на дверях, ведших из Консистории в триклин Кандидатов, раздвинулась, и вошел логофет Никифор, разговаривая с сопровождавшим его экономом Великой церкви.

– Не соглашается? – спросил логофет.

– Нет, увы! Боюсь, что святейший недопонимает положение, а дело может обернуться скверно…

– Да… Добрый день, господин Никифор, – обратился логофет к протоасикриту.

– День добрый.

– Экая нынче жара стоит!

– Да, жарковато…

Логофет подошел к писцам.

– Ну что, готово?

– Да, господин, вот только последний лист дописать…

– А, ну, я подожду. Да не торопись, а то ошибок наделаешь!

Логофет снова повернулся к эконому.

– Да, дело серьезное…

– Святейший не учитывает, что здесь страсть, а страсть слепа и безумна… и способна на многое…

– Так что же! Думаю, тут может сослужить службу и кто-нибудь другой… Например, твоя честность.

Взгляды логофета и игумена встретились.

– Ты думаешь, господин? – нерешительно промолвил Иосиф. – Но что скажет святейший?

– О, думаю, он не будет сильно гневаться на тебя! Скорее, будет рад такому выходу из положения. А уж государь точно будет благодарен…

Писец докончил работу и протянул логофету пергамент.

– Отлично! Ну, теперь можете отдыхать.

– Да какое там! – уныло вздохнул писец. – Еще вон целая куча работы…

– А… Ну, справитесь, даст Бог… До свидания, господин Никифор!

– До свидания.

Протоасикрит раскланялся с логофетом и игуменом, и они пошли к выходу из Консистории, продолжая разговор.

– Так ты подумай над этим, отче, – говорил логофет Иосифу. – Хоть это и не совсем по чину будет, но что делать! Зато, даст Бог, всё успокоится и обойдется…

Вся эта сцена четырнадцатилетней давности вспомнилась теперь патриарху очень ясно. «Как это я забыл? – думал он. – Ведь сам Никифор и предложил тогда Иосифу совершить это венчание! Вот и еще одна причина, почему ему хотелось снять с него прещение…»

– Продолжай же! – обратился патриарх к келейнику.

– «Исходя из вышеизложенного, – читал дальше Николай, – мы подтверждаем, что упомянутый Иосиф действовал с полного благословения святейшего патриарха Тарасия и по принятому в Церкви снисхождению, а посему его восстановление в священном сане, совершенное святым собором, состоявшимся три года назад в этом богоспасаемом Городе Константина, было справедливым, и он может и впредь беспрепятственно совершать священнослужение».