Кассандра - [6]

Не знаю, кого он при этом имел в виду - Агамемнона или нынешнего царя, отсутствующего Ореста.

- Но все-таки, - заметил я, - если мы все точно будем знать, мы сможем опровергнуть басни, которые успели насочинять люди.

Мне хотелось как можно больше разузнать от Пилада.

- Я, конечно, не имею в виду тебя, Телемах, - проговорил он извиняющимся тоном. - Сын Одиссея имеет право знать все, что знаю я. Мне пришлось много рассказывать Оресту о его отце, особенно о последних его днях. Причем он хотел докопаться до мельчайших подробностей. Что он сказал? Какое сделал лицо? И так далее. И конечно, мне пришлось не раз помянуть Кассандру. Сознаюсь тебе - я не все ему рассказал. Не слово в слово. Просто боязно было. Другу ведь тоже не все скажешь. Не получается. Может быть, потому, что все это лишнее - друг ведь и так понимает, что к чему. Неудобно говорить слишком ясно. А потом, речь шла все-таки о его отце. И о покойнике. В общем, когда я рассказывал, как все шло на корабле по пути домой, и при этом мимоходом упоминал о Кассандре, он только и отвечал: "Да? Гм! Ну что ж, хорошо, хорошо. А дальше? Что сказал отец? Как он это сказал?"

- А о чем же говорили между собой Агамемнон и Кассандра на корабле? спросил я в свою очередь.

- Ни о чем. Они вообще не говорили. Не стану врать и утверждать, будто слышал, чтобы они хоть однажды заговорили друг с другом. Кассандра сидела неподвижно и глядела на море, в сторону заката. Молча, терпеливо. Ночами тоже. Я не могу даже с уверенностью утверждать, что она хоть раз за всю дорогу прилегла соснуть. Конечно же, она это делала, я просто не заметил. Но впечатление было именно такое. Зато Агамемнон спал очень много - он, который прежде почти обходился без сна. Он спал даже тогда, когда на горизонте показался родной берег. Мы все будто обезумели от счастья. Эти голубые горы! Ты не можешь себе даже представить. А его пришлось будить. "В чем дело?" - "Мы доплыли!" - "Хорошо, я сейчас". И все. В точности так я и его сыну все рассказал. А во время плавания, когда он поднимался на палубу и расхаживал по ней взад и вперед, они ни словом друг с другом не перемолвились. Обменивались иной раз взглядами, будто говорили: "Ты здесь? Ну и хорошо!" - и все. Им, наверно, уже не нужны были слова. Бедные, несчастные люди! А особенно эта бедная, хрупкая девочка! Оба прекрасно знали, что им предстоит, и все-таки были так спокойны. А я? Что я был за бесчувственный болван! Ни о чем не подозревал. Хотя один я только и мог бы догадаться.

Я сказал Пиладу, что мои отец так и не понял, знал ли Агамемнон о событиях в своем доме и если знал, то что именно.

- Это и Ореста больше всего интересовало, - заметил Пилад. - Я тоже не могу сказать, что царь знал с самого начала. Но под конец, я уверен, он знал все. "С какого момента? - спросил Орест. - Что значит - под конец?" Ну, во время плавания. Или со дня отплытия. Мне не хотелось говорить: "С тех пор, как Кассандра пришла к нему", но Орест сразу все понял. "Гм! Да. А почему ты так в этом уверен?" - продолжал он допытываться. Да заметно было, говорю, то есть сейчас-то, задним числом, это яснее ясного. "А в чем это было заметно?" Он переменился, говорю. "Что значит - переменился?" Ну, как это объяснить? Вот я уже сказал, что спать стал много. "Это он усталости. Немудрено после столь долгой войны". Конечно, немудрено. Но это не все объясняет. "Ты хочешь сказать, что он радовался?" Все это, говорю, будет вернее. Радовался, был почти счастлив. "Гм! Да. Хорошо". И в подтверждение того, что Агамемнон все знал, я рассказал ему, какое поручение дано мне было под самый конец. Мы уже приближались к берегу. Видны стали темные леса, они, как мягкие волосы, ниспадали на плечи, я хочу сказать - на золотистые поля. А посреди всего этого светился белый город. Матросы запели на кораблях. И тут царь позвал меня: "Пилад!" - "Я здесь, мой царь!" - "Слушай внимательно. После нашего прибытия домой и после приветствии держись незаметно в полной готовности. Как только я поднимусь во дворец и двери закроются за мной, незамедлительно отправляйся к моему сыну. Ты понял меня?" - "Понял, мой царь!" - "Скачи без оглядки!" - "Понял!" - "Уж ты прости, что так получилось. Я знаю, что на тебя я могу положиться". И посмотрел на меня, очень серьезно и просительно. Он стоял рядом с Кассандрой. То есть она сидела у его ног, так близко, что могла бы прислониться головой к его коленям. Она тоже очень внимательно посмотрела на меня - по-моему, впервые. О, эти глаза! Я имею в виду и его глаза тоже. У него ведь были серые, жесткие глаза, люди обычно вздрагивали, когда он смотрел на них. А теперь цвет их переменился, они стали темнее - или, может, теплее, - и что-то золотое вспыхнуло в них. Может, это только отразился в них родной берег. Мне тяжело об этом говорить. Потом он ласково кивнул мне и сказал: "Ну, хорошо". И я ушел. Орест, кстати, тоже сказал, когда все это выслушал: "Гм! Да! Ну, хорошо". А через несколько часов те двое были оба убиты.

Больше всего я сожалею о том, что отец так никогда и не услыхал этого рассказа Пилада. Он бы, я полагаю, очень его заинтересовал. Но пора мне рассказать о его беседе с Кассандрой, насколько я смогу восстановить ее в памяти. Ведь та беседа произошла до событий, изображенных Пиладом.