Кащей - Германарих? - [12]

Мотив чудесной неуязвимости воина в бою широко распространен в фольклоре разных народов (см., например, [Исландские саги 1956: 747, 750-751]), но далеко не всегда такой воин - волшебник и колдун. Например, в «Песни о нибелунгах» Зигфрид искупался в крови убитого им дракона и стал неуязвим для любого оружия [Западноевропейский эпос 1977: 336], хотя этот герой совершенно не связан с колдовством, а просто могучий воин (у него есть еще «плащ-невидимка», но его он добыл в бою у нибелунгов без какого-либо волшебства [там же: 250]). Понятно происхождение сюжета о неуязвимости – во все времена бывали воины, которые из самых жарких схваток постоянно выходили невредимыми («как заговоренные»); можно добавить, что на формирование этого мотива повлияло также появление защитного вооружения и дружинников, выполнявших роль телохранителей вождя. Других признаков волшебника у Зигфрида нет, и гибнет он как обычный человек: коварный Хаген обманом узнает у жены Зигфрида Кримхильды о единственном уязвимом месте «королевича Нидерландов» и наносит ему смертельную рану [там же: 335-337, 345]. В русских сказках так убивают Кащея, только тут его «подруга» помогает убийце сознательно.

Не хотелось бы проводить прямую аналогию между русским и германским сюжетами, но хорошо видно, что и Зигфрид, и Кащей – не «колдуны» и не «чародеи». Оба они неуязвимы в бою и имеют по одному чужому волшебному предмету – первый отбил у нибелунгов «плащ-невидимку», а второй заработал у Бабы Яги волшебного коня, и это все. Объясняется же такая «неволшебность» только тем, что образы и Зигфрида (Сигурда), и Кащея сформировались относительно недавно.

Таким образом, Кащей, несмотря на его широчайшую популярность в фольклоре (даже жанр назывался «кощуна») и на весьма широкое распространение в фольклоре волшебных элементов, был более, чем «неволшебным» персонажем, а это, в свою очередь, может говорить только об относительной его «молодости», этот тип просто не успел обрасти мифологическими мотивами.

Имя

Теперь следует попытаться выяснить, откуда взялось имя, наверное, главного антигероя русского фольклора – Кащей.

При всем уважении к исследователям данного вопроса (см. напр. [Рыбаков 2001: 302-303]) следует усомниться в значительной части их объяснений, например: «кощее царство», «кость», «кошт» и т.д. Если эти обоснования на чем-то и основываются, то источниками являются рифмы, каламбуры и игра слов, весьма характерные для русского устного народного творчества. Например: «Суровец богатырь, он Суроженин, / по роду города Суздаля…» [Былины 1984: 168]. В частности, такой обработке подвергаются и имена былинных героев – князя Владимира сказители называют и Бладимер, и Благодимер, по отчеству Сеславич, Числаев, Лучиславьев [Кондратьева 1967: 46]. И конструкции типа «кощное царство» (преисподняя [Рыбаков 2001: 240-241]) – это всего лишь производные от «Кащей», а не наоборот.

Рис.2 Древнерусский инициал - стилизованная буква "К".

Возможно, художник в процессе работы произносил "КА-щей" и представлял себе"птицу Вострогота", которая "всем птицам птица".

Р.Г.Назиров [1989] и А.С.Куликова [Куликова 2003] предлагают свою версию происхождения имени антигероя. Они полагают, что до XVIII века этот персонаж звался славянским словом Карачун или Корчун (так называлось зимнее солнцестояние, а также посвященный ему праздник). Это чисто мифологический персонаж, и историческим прототипом посвященных ему фольклорных сюжетов мог быть разве что обычай морозить девушек в лесу, принося их в жертву божеству зимы – Карачуну (сюжет сказки «Морозко»). Однако, эту версию следует признать не выдерживающей никакой критики. От XVIII века и более раннего периода дошло слишком мало фольклорных записей, чтобы можно было сделать столь масштабные выводы; кроме того, имя «Кащей» слишком близко было к проклинаемым церковью «кощунам», «кощунникам» и прочему «кощунству», чтобы у благочестивых фольклористов-любителей не возникло желания записывать только варианты с менее скандальными именами героев. Главное же в том, что из этой пары – Кащей-Карачун более древним может быть только первый. Если по Р.Г.Назирову Кащей – имя тюркского происхождения, а Карачун – славянского, то в славянском фольклоре только иноязычное имя могло замениться исконным, а не наоборот (примеры вытеснения иностранных слов применительно к нарицательным существительным: митральеза – пулемет; аэроплан – самолет и т.п., то есть примеры самоочищения языка от иноязычных включений).

Единственным допустимым вариантом толкования можно признать только версию происхождения имени от тюркского «кошчи» (пленник, раб). Надо учесть, что слово «кащей» бытовало в Древней Руси именно в этом значении ([Словарь 1980 вып. 7: 398]; имелось также значение «конюший»), и этимологизируется именно из тюркских языков с данной семантикой [Фасмер 1986].

Н.В.Новиков пишет: «Само слово Кащей заимствовано из тюркских языков» [1974: 192]. Он отмечает, что пребывание «антигероя» на положении пленника очень часто включено в сюжеты сказок. «Кащей-пленник. Пребывание его в заключении сказка рисует в фантастическом свете, неприминув при случае оттенить жестокость обращения с ним его хозяев» [там же: 197]. Отметим, что это как раз и «нелогично» - жестокость с узником хозяев (той же Марьи Моревны) является смягчающим обстоятельством для того, кого сказка описывает как отъявленного злодея. Придется признать, что любые другие варианты объяснения повисают в воздухе. Итак, Кащей – это «раб». И тут следует использовать еще один источник.