Кащенко. Записки не сумасшедшего - [36]

– Врачам, конечно, об этом бесполезно говорить, да? Или ты не хочешь в принципе?

– Да нет, какой принцип… Сегодня был обход, меня спрашивают: «Жалобы есть?» Говорю: «Есть». Они: «На что?», я в ответ: «На все».

– Нет, я серьезно.

– И я серьезно.

– Мамсик, нарываешься?

– Чунь, – так мы с рождения звали сына, – я не могу стать не самой собой. Поступки девочки-отличницы из пионерлагеря – это я могу. Но естество-то наружу лезет.

Мы снова смеемся.

– Так что у тебя болит, мам, можешь сказать?

– Шея и плечи. Они покивали, сказали, что отправят на физиотерапию. Но сам прикинь, кто это меня одну будет водить в другой корпус, ждать там и конвоировать обратно? Зато принесли вечером свечку.

– Вас что, даже проктолог смотрит? Без этого психическую вменяемость никак не установить?

– Нет, гинеколог…

– Мама, не пользуйся свечкой! Это прослушка!

Мы с Юркой покатываемся со смеху, снова сидя в тамбуре между внутренней и внешней железными дверями. Мимо нас снова шныряет медперсонал: то несут белье и наши личные дела, то заносят бидоны и боксы с нашим обедом. Нас оглядывают с неодобрением, а Ханжеский Прах – даже смотреть не в силах. На ее лице написано раздражение, граничащее с ненавистью. Сын утирает слезы, выступившие на глазах от хохота…

Вечером разговариваю по телефону сначала с лондонским адвокатом, потом с редактором, затем с московским адвокатом. За полчаса до окончания телефонного времени – звонок сына.

– У вас что, антракт? Что звонишь? – спрашиваю. Месяц назад, готовясь к приезду сына, купила два билета в театр Фоменко. Куда он дел второй, спрашивать не хочется.

– Нет, мам, спектакль кончился. Жалко, короткий… Это полный улет! – Чуня смотрел спектакль «Он был титулярный советник». Сын ржет в трубку, рассказывая, что спектакль невероятный, а главный герой – сумасшедший, понятное дело – загримирован под Путина.

– Ха! – кричу я на всю курилку. – Все ясно! Мы с папсиком за пару недель до больницы смотрели у Фоменко «Безумная из Шайо». Там три сумасшедших старухи переустраивают мир гораздо разумнее, чем государственные бюрократы и банкиры. Это же правда жизни, как я теперь понимаю! Но мне, видимо, было мало, и я купила для нас с тобой билеты именно на «Записки сумасшедшего»! Чего ж удивляться, что наступили такие кошмарные последствия?

В этом нет ничего, абсолютно ничего смешного, и мне самой ясно, что мне – и сыну, впрочем, тоже, видимо, – просто нужен повод для разрядки, нужно чувствовать, что я все та же, что я вижу смешное в любых обстоятельствах, если они смешны, что моя самоирония, которой я так горжусь, при мне. Мне нужно это, и я пытаюсь острить, мы с сыном пытаемся острить, и нам – в данный момент – даже кажется, что нам смешно. Точнее, нам просто смешно.

– А вся шестая палата низко кланяется тебя за креветки на воке, – продолжаю я в том же духе.

– Пжалста, пжалста… Завтра курочку на гриле принести или вырезку пожарить?

– Чуня, будь проще, и люди к тебе потянутся. Давай денек ты не приедешь, у меня еще есть еда… Гречневая каша есть, квашеная капуста, опять же. Приходи в субботу с курочкой, а главное, воды принеси, кончается. И чистую футболку. Да, у меня двое трусов увели.

– Зачем им твои трусы, они же X-small?

– Чунь, оставляю за тобой право прийти и получить ответ на этот вопрос.

– Мамсик, будь проще, и люди к тебе потянутся. А папа звонил?

– Он третий день не выходит на связь в условленное время.

– Мам, он, по-моему, очень подавлен. Больше тебя переживает, точнее – вместо тебя.

Звоню мужу в Вашингтон. Нет ответа. Второй раз, третий. Оставляю сообщение: «Коль, тут медперсонал беспокоится, не пошел ли ты топиться. Имей в виду, в Америке таких дурок, как в России, нет и лечить тебя будет некому, прикинь сам». Минут через пять набираю снова.

– Алле?

– Коль, ты третий день на связь не выходишь! Чуня уже опасается за твое душевное равновесие, по его мнению, утраченное…

– Да ничего подобного, у меня все в порядке. Я газон кошу, траву подкармливаю, телефона не слышал, – отвечает муж, а я понимаю, что моя шутка – мимо, что у него свои барьеры и фильтры реальности, они не дают ему впускать в сознание все «пятьдесят оттенков» серого, мохнато-липкого абсурда моей творческой командировки. Для него это даже не кино, он не рвется представлять себе происходящее на экране, поэтому и реакция участника этого хеппенинга его не веселит.

Вечером вижу, что мытье сортира стало предметом конкуренции. Фактически я создала ее своими собственными руками: барышням открылась истина, они узрели, наконец, связь между мытьем унитазов и сигаретами. Им стало завидно, что некоторые по полчаса стоят в вымытом сортире у окна, курят и смеются, а главное – имеют законное право держать за дверью толпы страждущих. Мойщики сортиров стали элитой.

Что важнее: сигареты, воздух или опьянение властью? Над этим вопросом я не задумываюсь, интереснее другое: медперсонал приветствует возникшую конкуренцию. Неотчетливая социальная неприязнь к шестой палате, которая монополизировала мытье сортира вместе со свежим воздухом и кипятком, – важнее качественно вымытых сортиров. Не беда, если их помоет популяция из «надзорок», оставив на полу волосы и ошметки сигаретных пачек. Зато они и права качать не будут. Тут даже комментировать нечего… Лучше идти за кипятком и получить его, невзирая на то что мне не дали помыть сортир. Получаю, невзирая, и пью чай с законным удовольствием!