Карусель (Рассказы) - [5]

— Кто скажет, куда ехать? — наконец затормозив, спросила она неприятным голосом. Бревна впереди топырились как противотанковые ежи. Вот вас попросим, товарищ Сергей.

— Не знаю, — пробормотал Сергей. — Я не местный.

Аня потушила фары, чтоб не слепило, и, дернув дверцу, выглянула. Объездной колеи не видно было, хотя, может, и не ездили тут больше.

Я тоже распахнул дверцу. Мороз был слабый, но, правда, задувал ветер, и поле в сумерках дымилось снегом. Справа, далеко, оно подходило к темному перелеску. Что-то кучкой бежало туда по снегу.

— Собаки, — предположила Аня тихо, — одичавшие. Слышите лай?

Я кивнул.

— Анюта, — начала сзади баба Фая очень подобострастно. — Может, обратно к развилке, а?..

— Да, да! К раз-звилке, — сквозь зубы поддержал Сергей. — Поехали, поехали! К раз-звилке!

Голос у него был как будто знакомый, как и все эти тоскливые поля.

— Паспорт, — усаживаясь напротив, приказал опер. — Вы тут з-зачем?

Мы приехали с самого утра, поезд они называли «теплушкой»: три-четыре вагона всего. Мордовия, Потьма, Явас, 70-й год.

Но был уже вечер. Теплушка ходила два раза в сутки: утром туда, вечером обратно. Вдоль всех лагерей.

— Если бы вас попросила женщина помочь привезти мужу на свиданье поесть, вы отказались бы, капитан?

Мы ехали заново от развилки — сугробы тянулись почти по плечи совсем близко с обеих сторон.

«Этот дурак, конечно, не опер. Молодой еще», — подумал я.

— Кровь. Смотрите, кровь течет! — зашептал он мне прямо в затылок. — Смотрите, опять кровь течет! Рыба…

Он там качался из стороны в сторону, прижимая обмотанную ладонь к животу.

— Нет рыбы, милый, ми-лый, потерпи, — прошептала быстро баба Фая. Нет рыбы, милый!

«Чокнулся, что ли?» — подумал я.

— Только лунку высверлил во льду, — пробормотал он, икая, — оп-пустил леску, хотел на ящик сесть, по-нимаете?! Клюнула! Тащу длинную, ка-ак змея, только она с зуб-б-бами! Вырвалась и — напрочь! По-нимаете?! Откусила мне пальцы напрочь! Понимаете?! Пальцы мои напрочь!

— Милый ты мой, ми-лый, потерпи!!

Мы уже въезжали в открытые ворота, над ними железная арка с надписью полукругом наверху.

— Это дом отдыха, — повернулась Аня. — Надпись видели? Где у вас врач? — крикнула она, приспуская стекло.

Мы застопорили у корпуса с черной буквой «В» на кирпичной стенке. Дверь открывалась туда, закрывалась, выходили, входили люди, было слышно, как там под баян поют «Подмосковные вечера».

— Понятно. — К нам наклонилась женщина в белом халате и накинутом сверху пальто, глядя издали на обмотанную руку. — Это четвертый случай, пирамин, — уточнила женщина. — Пойдемте, больной, сейчас сделают перевязку. Но только до больницы. А вы подождите, пока отдохните, спойте с нами.

Мы прошли. Большая люстра сияла у них под потолком, и было очень светло. На баяне играла женщина с припухлым, сосредоточенным лицом. По обе стороны от нее сидели старушки в платочках, пели.

— Помесь это, пирамин, — стараясь перекричать, объяснял мне сутулый человек в очках. — Американской рыбы пирайи и нашей миноги! Спускают в реку, знаете кто?!

Старушки, раскачиваясь слегка, румяные, как молодые, печально пели. Над ними стояли сзади бледные, в линялых ковбойках, лысоватые мужчины и тоже пели. Баба Фая подхватила вдруг с надрывом и так громко, а все равно печально:

Если б знали вы, Если б знали вы,

Как мне дороги Как мне дороги

Подмосковные вечера! Подмосковные вечера!

Неразборчивое что-то сказала рядом Аня и повернула назад к дверям. Я, помня о картошке в «бутонах», на худой случай шагнул за ней.

Снаружи стало будто морозней, стояла наша машина с непотушенными фарами, в их свете так же, как пыль, мельтешил снег.

— Уже не поют. — Я послушал. — Какой-то танец современный.

— Брейк, — буркнула Аня. — Смотрите, это кто?! — Вскрикнула: — Это крыса!

— Слишком большая. Может, кошка?

— Идемте отсюда, я боюсь. — Она потянула меня.

Мы шли по расчищенной от сугробов аллее, но непонятно куда. Только светилось что-то длинное, не очень высокое в конце, поперек.

Вблизи это оказались просто теплицы. Снег возле них подтаял, и из жидкой черной грязи проступала пучками прошлогодняя, совершенно живая, очень зеленая трава.

— Тут вот тихо, ох, — прижав ладони к щекам, сказала Аня. — Ну, слава Богу. Ну, постоим хоть немного! Пожалуйста, поцелуйте меня. Пожалуйста…

Кажется, это по эффекту Мельникова, кажется, так: для того, чтобы избавиться от аллергии, нужно собирать в баночку пыль. Собирают ее, вытирая все вещи в комнате, а когда наберется полная, врач из пыли делает укол. Но я до сих пор не пробовал такого, хотя верю, что может помочь.

Я помню, как меня начали исключать на собрании и одна дура, явно меня жалея, выступила и все твердила: «У него есть черты некоторой индивидуальности (она, понятно, хотела сказать индивидуализма), и это единственный его недостаток. Единственный».

Но я-то хорошо знаю: то, что считается обычно необыкновенным, сплошь и рядом совершеннейшая реальность. Да и что может быть непонятнее того, что происходит с любым в следующую минуту?

Недавно мне приснился сон: я иду по городу, это не Москва, а, кажется мне, город, где я родился, по улице с одноэтажными домами, рядом моя жена Галя, не Аня, и мы еще совсем-совсем молодые и обсуждаем вслух: как же мы будем жить, ведь у нас ничего нет? Но, правда, у нас есть пенсия, и пока мы будем жить на пенсию. Хоть на хлеб и на картошку.