Карты на столе. Немой свидетель. Смерть на Ниле - [210]

Он сказал:

— Ах, моя дорогая… такая славная. Почему вы не сказали, что видели меня той ночью?

— Я подумала — они будут вас подозревать, — сказала Розали.

— А вы меня подозревали?

— Нет, я и вообразить не могла, что вы можете кого-то убить.

— Да, для убийцы я жидковат. Я просто жалкий воришка.

Она робко коснулась его руки.

— Не говорите так.

Он сжал ее руку.

— Розали, вы не согласитесь… или вы всю жизнь будете помнить и презирать меня?

Она слабо улыбнулась.

— Вы мне тоже можете кое-что припомнить.

— Дорогая…

Она еще не выговорилась.

— А как же… ваша Джоанна…

Тим издал отчаянный вопль.

— Джоанна?! Вы прямо вторая матушка! Плевать мне на Джоанну с ее лошадиной челюстью и вороватым глазом. Жуткая женщина.

Через некоторое время Розали сказала:

— Вашей маме не надо знать.

— Не уверен, — протянул Тим, — наверно, я скажу ей. Мама у меня не робкого десятка. Она перенесет. Да, лучше я развею ее родительские иллюзии. Она с таким облегчением узнает, что мои отношения с Джоанной были чисто деловыми, что простит все остальное.

Они подошли к каюте миссис Аллертон, и Тим постучал. Дверь открылась, на пороге стояла миссис Аллертон.

— Мы с Розали, — начал Тим — и смолк.

— Дорогие вы мои, — сказала миссис Аллертон, принимая Розали в объятья. — Милое дитя… Я не теряла надежды… С Тимом так трудно, да еще он притворялся, что вы ему не нравитесь. Но меня не проведешь!

Розали сказала дрогнувшим голосом:

— Вы были так добры ко мне. Мне так хотелось, чтобы…

И она счастливо зарыдала на плече у миссис Аллертон.

Глава 27

Когда за Тимом и Розали закрылась дверь, Пуаро бросил на полковника виноватый взгляд. Тот хмурился.

— Вы не возражаете, как я все устроил? — просящим тоном обратился к нему Пуаро. — Это непорядок, я знаю, но я высоко ставлю человеческое счастье.

— Мои чувства вы ни во что не ставите, — сказал Рейс.

— Эта jeune fille — я питаю к ней нежность. А как она любит своего молодого человека. Это будет замечательная пара. В ней есть твердость, которой ему недостает; его матушка ее любит. Все очень хорошо подобралось.

— Об этом браке, можно сказать, позаботились небеса и Эркюль Пуаро. Мне остается только отказаться от возбуждения уголовного дела.

— Но, mon ami, я же сказал, что это были только мои предположения.

Рейс расцвел улыбкой.

— Я не в претензии, — сказал он. — Не полицейский же я, прости Господи! Этот юный балбес, надеюсь, уже не собьется с пути. Девушка ему досталась правильная. А не нравится мне, как вы обращаетесь со мной. Я терпеливый человек, но всему есть предел. Знаете вы, кто совершил эти три убийства на пароходе? Или не знаете?

— Знаю.

— Зачем тогда ходить вокруг да около?

— Вы думаете, мне нравится размениваться на мелочи? Это вас беспокоит? Но это все не мелочи. Однажды я работал в археологической экспедиции — и вот чему я там выучился. Во время раскопок, когда из грунта извлекают какой-то предмет, его тщательно расчищают, удаляют землю, тут и там подскабливают ножом, чтобы находка предстала в своем истинном виде и ее можно было зарисовать и сфотографировать без привходящих обстоятельств. Именно этим я и занимался — удалял привходящие обстоятельства, дабы мы могли увидеть истину — нагую, неотразимую истину.

— Прекрасно, — сказал Рейс. — Представьте же нам эту нагую, неотразимую истину. Пеннингтон не убивал. Молодой Аллертон тоже. Вероятно, не убивал и Флитвуд. Скажите ради интереса, кто это сделал.

— Мой друг, я как раз собираюсь сказать.

В дверь постучали. Рейс глухо чертыхнулся. Вошли доктор Бесснер и Корнелия. У девушки был расстроенный вид.

— Ах, полковник Рейс! — воскликнула она. — Мисс Бауэрз только что рассказала мне о кузине Мари. Для меня это такой удар! Она сказала, что не может больше нести ответственность одна и что я — как член семьи — тоже должна знать. Сначала я не могла этому поверить, но доктор Бесснер такой замечательный умница…

— Ну-ну, — заскромничал доктор.

— Он так хорошо все объяснил, и что эти несчастные не могут удержаться. У него в клинике были клептоманы. Он говорит, что часто это происходит из-за глубоко укоренившегося невроза.

Корнелия с благоговением выговаривала эти слова.

— Болезнь коренится глубоко в подсознании; иногда это сущая мелочь, случившаяся в раннем детстве. Он вылечивал их тем, что заставлял вспоминать — и припоминать, какая это была мелочь.

Корнелия перевела дух и погнала дальше:

— Меня страшно беспокоит, что это все может выйти наружу. Ужасно подумать, если это дойдет до Нью-Йорка. Это же попадет во все газеты, мы же все сгорим от стыда — кузина Мари, мама.

Рейс вздохнул.

— Не тревожьтесь, — сказал он. — На этом будет гриф «совершенно секретно».

— Простите, полковник Рейс?

— Я хочу сказать, что только убийству будет дана огласка.

— Ой, — Корнелия всплеснула руками, — как хорошо! Я совершенно извелась.

— У вас слишком доброе сердце, — сказал Бесснер и покровительственно похлопал ее по плечу. Рейсу и Пуаро он объяснил: — У нее очень впечатлительная и гармоничная природа.

— Ой, что вы! Вы очень добры.

— Не видели больше мистера Фергюсона? — тихо спросил Пуаро.

Корнелия залилась краской.

— Нет, зато кузина Мари говорит о нем постоянно.