Карты четырех царств - [24]
— Особенные — какие? — не унялся вервр. — Цвет, разрез, выражение. Что в них есть?
— Тепло, — задумчиво выговорила Белоручка. — Такое тепло, аж в пот кидает.
Вервр встал возле своей обузы, и сразу был опознан.
— Ан! Тя-тя-тя-а, — широко улыбнулась девочка, вывернулась из шубы, вцепилась в ногу и поползла по ней вверх, как по дереву. Добралась до шеи, ловко оседлала вервра и намертво вцепилась в левое ухо. Помахала Белоручке. — Па-ка!
Вервр усмехнулся и побрёл прочь от воровки и её людей. Он двигался по улице, не спеша и не мешкая, и в такт шагам обдумывал новости.
Четвёртое царство — особенное. Когда ушли атлы, они оставили нерушимое до возрождения себе подобных ограничение: в гости в их мир могут пройти без провожатого трое бессмертных, по одному от каждого царства. И только те, кто прежде был сюда приглашён. Пусть он предал себя и стал частью иерархии, пусть забыл имя и утратил личность. Но приглашение в силе, оно — вроде надежды на прощение… Так думал даже Рэкст, себя не помня, и так он смог войти в этот мир. Он ведь имел, кажется, тройное право быть гостем, и позже вспомнил Тосэна — одного из пригласивших. Имена двух других не вернулись… Рэкст был гостем от третьего царства, а кто два другие беса — гостя? Это в памяти цело.
Один — горгл, бессмерть первого царства, в иерархии королевы он стал зваться Кукольник. Кто мог пригласить тварь с каменным сердцем? Кем он был прежде, в свободной жизни? И кем стал, если сама Белоручка назвала его трухлявым!
Наконец, последний из гостей — альв, бессмертный второго царства. В иерархии за ним карта отравителя. У альва утонченная красота и холодный, как сама стужа, взгляд, полный ненависти к людям. Альв забыл себя прежнего, но помнит, кто убил всё зелёное в родном мире и тем свёл с ума его — тихого обитателя леса, не склонного общаться с людьми и жить в городах. Кто пригласил альва? Вроде бы — двое. Память плохо отзывается. Но — да, двое. И, кажется, один из них снова Тосэн. Наивный друг так охотно звал в гости… Кажется, и тогда кипело в душе древнего вервра раздражение, как сейчас кипит при мысли о Клоге хэш Уле — слишком дурашливом и беспечном. Тосэн был особенным, он жил без малейшей соринки страха в душе, а ведь страх порой важен для самосохранения и здравого смысла. Хотя… у Тосэна не было ни одного из этих полезных качеств. Потому он и был — лучший друг.
Итак, оба беса, допущенные в мир атлов, обнаглели, едва заподозрив пропажу Рэкста. Вероятно, это событие связали мысленно с боем Лоэна и его дракона в Тосэне. Метки багряного Рэкста действительно поблёкли. Проверив это, оба беса сунулись в ту самую столицу, которую прежде облюбовал багряный. Оба именно здесь желают показать свою окрепшую власть и назваться хозяевами мира! Толковую драку затеять не решаются, но и без того вреда от них… Сколько жизней, сил и золота уже перемолото в жерновах склоки двух бесов? Сколько изуродовано людишек — не по делу, а просто так, мимоходом. И хуже, из пустой и жалкой мстительности слабых.
Бес Рэкст тоже не щадил людишек. Но иначе, используя их рачительно и строго по необходимости. Потому что он полагал этот мир своим. И себя видел подлинным хозяином, а не временщиком.
— Страх потеряли, вылезли на свет, сволота… — прошипел вервр.
Смолк и задумался. Значит, по мнению рабов королевы, Рэкст мёртв? А пожалуй так, раз карта палача не отзывается. Скорее всего, для королевского взгляда этой карты сейчас вроде как и нет… Плохо ли быть для иерархии бессмерти — мёртвым? Он пока не в силе, он не вернул имя и не помнит свой второй облик. Ему требуется время. Его не ищут? А ведь и неплохо.
— Трухлявый травил: он уморил старого беса, — пробасила воровка в спину.
— Мне неинтересно, — зевнул вервр.
— Всех, кого Рэкст особо ценил, трухля уже знает поименно, — добавила воровка. — Есть слух, он подробно выведывал про красноглазого Нода. Яркий ноб, все его знают, а силы в столице еще не набрал. Да, еще люди бают, сам трухлявый травил: Рэкст слюни пускал, умолял сберечь ему жизнь и клялся служить.
— Да ладно усердствовать, — развеселился вервр, даже остановился возле удобной подворотни, не ныряя во мрак. — Сама три года назад что трепала? Мол, Рэкста на спор задавишь и череп вывесишь над очагом. Хотя спьяну обещано, но и так редко кто раззадоривался.
— Чё, донесли? — взревела Белоручка, и было слышно по голосу, как в ней вскипел веселый гнев.
— А как же, — ласково промурлыкал вервр.
— Долго прожили опосля ж? — расхохоталась воровка. Гулко влепила по ближней подвернувшейся спине, согнутой в натяг, барабаном. — Вот же ж кролики, мать их… Всех порешу. Шкуры до жопы спущу-ж!
— Душевная женщина, — вздохнул вервр, освободил ноющее ухо от детских пальчиков и шагнул в сумрак. — Ана, я удивлён. Я думал, её ничем не пронять. Рэкста, канцлера и Лофра — никого не боится. В ночной слободе ей сам Клоп не страшен. Почему же отдала тебе шубу?
— Гу!
— Содержательно беседуем. Не прикидывайся младенцем, у тебя есть ум, я знаю. Я велел сидеть в сарае, так? Строго велел. Ты поняла меня, но ты обманула меня. Плохо. Вот уйду и не вернусь. Оставлю тебя тёте Белоручке, чтобы пристроила к богатым нобам, тихим и бездетным. Так и сделаю. Прямо теперь.
