Картонные стены - [65]

– Так и есть. Это замкнутый круг, – откликнулся доктор и бросил укоряющий взгляд на свалку ее вещей на спинке кресла. – Пара минут – и кофе будет готов.

Варвара Сергеевна, на сей раз с горечью, вспомнила про свою дочь.

Несколько лет подряд Анька систематически прикладывалась к бутылке – да, не спилась и не деградировала, да, количество выпиваемого после работы не было катастрофическим. Но…

Анька пряталась за стаканом от того, что долгие годы отравляло ей жизнь, – от женского одиночества, отсутствия в ее жизни сильной энергии отца и эмоциональной выключенности матери, сначала пропадавшей сутками напролет на службе, затем внезапно заболевшей и оказавшейся не менее беспомощной перед жизнью. Все это наложило отпечаток на ее от природы легкий и веселый характер – дочь постоянно находилась на взводе, любая безобидная мелочь могла вызвать у нее приступ раздражения. Варвара Сергеевна, страдая вместе с ней, не знала, чем может ей помочь: слишком запутался клубок – не распутаешь…

– Повторюсь, невроз ведет к чрезмерному употреблению алкоголя. Кстати, так же, как и к полному отказу от него. Варь, ты меня слышишь? Я на твой вопрос отвечаю, а не сотрясаю воздух просто так, – проворчал доктор и обиженно сунул ей в руку чашку.

– Слышу, милый, слышу… Голова трещит, пожалуйста, говори тише. Алина, которая выросла в семье алкоголиков, пила редко и мало. Но в спутники жизни она нашла себе человека, у которого проблемы как раз по этой части.

– Это закономерно. Травмат всегда подсознательно ищет для себя нездоровую, привычную среду. А проблемы Андрюшки, – вздохнул доктор, – прежде всего связаны с его перегруженной на работе психикой.

– Не уверена, что корень в этом, – пожала плечами Самоварова. – В наше время у всех, кто так или иначе прилично зарабатывает, психика перегружена. Расскажи, каким он был в юности?

– Эмоциональным. Позитивным. Хотя, насколько помню, несколько раз уходил из дома, но тогда это воспринималось мной как вполне закономерный юношеский протест против доминирующего отца. Мой Лешка тоже чудил: то на какие-то левые митинги ходил, то по девушке одной, совсем никчемной, почти год убивался. Но в юности все протекает мягче. Скачки настроения обычно списывают на разбушевавшиеся гормоны. Если нет клиники, – а невроз – не клиника, это навязчивое состояние с полным сохранением адекватности по отношению к себе, – первые звоночки могут протекать незаметно для окружающих. Варя, запомни, невроз – это всегда крик о помощи! Если человеку не удается докричаться в окружающий мир, он начинает кричать в себя. Привычку снимать стресс с помощью бутылки Андрюшка взял, по всей видимости, от отца.

«Так же, как моя дочь», – с неприязнью вспомнила Самоварова о бывшем муже.

Как только в памяти промелькнул истертый образ, ее цапанула так и не отпустившая до конца старая обида. Обида даже не на бывшего мужа – скорее на себя.

На то, что долгие годы позволяла так с собой обращаться. Мало того, что он систематически «усугублял», он еще и гулял – почти в открытую. Такой был человек.

Варвара Сергеевна вспомнила о том, что Алина давно подозревала Андрея в супружеской неверности – поверхностной, чисто физиологической, и оттого еще более отдалявшей ее от мужа.

Но то живое, пульсирующее чувство к жене, что вылезло вчера из Андрея, не подтверждало Алининых подозрений.

Да, человек со своими противоречиями – самое сложное в мире существо.

И все же, даже не испытывая симпатии к Андрею, она не могла себе представить на его месте своего бывшего – неоправданно самоуверенного, неумело лживого, почти без боя отказавшегося от них с Анькой.

– Хорошо, а в чем, на твой взгляд, заключаются причины невроза? – чтобы отвлечься от бесплодных воспоминаний, продолжала допытываться у доктора Варвара Сергеевна.

– В объективной или субъективной невозможности решать свои проблемы.

– И русский человек выбирает самый простой и доступный способ – бутылку.

– Давай уж хоть ты не заводи эту шарманку! Так живут во всем мире, и не следует приписывать этот порок исключительно русским.

Вновь, осознанно или подсознательно, Валерий Павлович встал на сторону Андрея. Вчера из сочувствия пил с ним, правда, не спускал с него глаз и уговаривал не делать глупости, но ведь разделял же компанию! При всем своем богатейшем профессиональном опыте, доктор не нашел иного способа коммуникации.

– Варь, – он словно подсмотрел в ее мысли, – я, конечно, вчера был не герой… Но, думаю, ты-то как раз должна меня понять: как важно оставить внутри себя крупицу человеческого и, не слушая голос врача, забить на все классификации, симптомы и определения. Андрей всегда видел во мне старшего товарища, ни в коем случае не отца! А товарищ в экстремальной ситуации не читает лекций и не поучает, а сопереживает и сочувствует.

– Валер, не оправдывайся… Вчера ему было необходимо выговориться, мы поступили правильно, что нашли в себе силы остаться до конца.

Вся эта история, как чувствовала Самоварова, состояла исключительно из тонких, острых, спрятанных глубоко под кожей, но прочных взаимосвязей. Слепой корысти по отношению к мужу и любому из тех, кто что-то для нее значил, в откровениях Алины не прослеживалось. И оттого разобраться в случившемся было еще сложнее.