Картины Парижа. Том II - [79]

Те из них, которые играют по бульварам на рылях, носят на грязной шее орденскую голубую ленту, некогда принадлежавшую какому-нибудь величеству. Теперь она служит им перевязью для музыкального инструмента. Так знаки величия порой погибают, порой снова получают подобающее применение.

Но уйдем с бульваров, куда толпа рабочих направляется, чтобы, как говорит один поэт:

Киркой разбив гранит, — как лентою атласной,

Узором из камней покрыть сей путь прекрасный.

319. Отцы и дети

Ничто так не удивляет иностранца, как вольная и непочтительная манера, с какой сын разговаривает здесь со своим отцом. Он с ним шутит, насмехается над ним, позволяет себе непристойные намеки на возраст родителя, причем отец с мягкой снисходительностью первый же над этим смеется, а бабушка потакает всем этим якобы милым выходкам внука.

Вы не сразу узнаете отца семейства в его собственном доме. Вы его разыскиваете и находите в каком-нибудь укромном уголке, беседующим с самым скромным и незначительным из собравшихся гостей. Стоит ему открыть рот, как зять тотчас же его прерывает; дети говорят ему, что он все выдумывает, и отец, которому очень хотелось бы иной раз рассердиться, не смеет себе этого позволить в присутствии жены. Она, видимо, одобряет дерзости детей.

Отец называет своего сына мсьё, никогда не говорит ему ты, и представители мелкой буржуазии имеют глупость подражать в этом отношении вельможам.

К такому странному и прискорбному заблуждению привел господствующий в Париже обычай! Он отнял у мужчин то, что им дало римское право. Женщины на законном основании становятся здесь почти полновластными хозяйками. Таким образом, оказывается, что источник зла кроется в наших гражданских законах и обычаях, предоставляющих женщинам чересчур большие права.

Когда у женатого человека умирает жена, его ждет полнейшее разорение: дети, желая получить имущество матери, подают на отца в суд, доводят его до нищеты. Законы санкционируют недостойные притязания детей, и в их презрении к отцовскому авторитету никто не находит ничего из ряда вон выходящего. Как можно было до такой степени ограничить власть главы семейства?

Таким образом, жизнь мелкого буржуа часто проходит в том, что его тиранит жена, презирают дочери, осмеивает сын, не слушается прислуга. Он совершенный нуль в собственном доме; он образец стоического терпения или же полнейшей бесчувственности.

320. Светский язык

Светский язык — это язык комплиментов; тот же, что́ выражает некоторую долю чувства, — совершенно забыт. Слов говорится сколько угодно, их даже расточают, но смысл в них отсутствует. Короче говоря, разговаривают так же, как одеваются: с известной приятной изысканностью; но это изысканность поверхностная и ненужная.

Преисполненные равнодушия люди так изощряются в уверениях, в обещаниях, в готовности оказать всяческие услуги, что настоящий друг вынужден ограничиваться двумя-тремя словами, чтобы не быть причисленным к их компании.

Свет больше полирует, чем обучает. Совершенно не нужно быть захваченным вихрем света, чтобы знать свет и особенно чтобы ценить его по достоинству. Желаете быть зрителем, отойдите от него на некоторое расстояние. Совершенно так же, как для того, чтобы хорошо видеть маршировку полка, совсем не нужно самому быть в строю, а нужно только находиться на линии, по которой полк двигается.

В высшем свете существует только два сорта мужчин: одни думают о своих делах, другие — о своих удовольствиях. Первые изнуряют себя работой, вторые — наслаждениями.

Когда светские люди сознают, что не могут проявить остроумия, они громко заявляют, что вовсе и не желают его иметь.

321. Светский тон

Парижское общество имеет свои собственные законы, не зависящие ни от каких других и содействующие удовольствию его представителей. Мудрость и добродетель достойны уважения, но их бывает иногда недостаточно для того, чтобы устранить некоторые недостатки, губящие благородную непринужденность, которой подобает господствовать среди порядочных людей.

Порой слишком упорно отстаиваешь свое мнение, что особенно излишне, когда мнение это справедливо. Имея право презирать, — выражаешь свое презрение порой слишком подчеркнуто. Желаешь взять верх над мнением соседа — настолько бываешь поглощен своей идеей.

А так как добродетельный человек пренебрегает многими мелочными обязанностями (тем более, что совесть его в этом не упрекает и что он основывает свое поведение на великих принципах, руководящих жизнью), то безусловно полезно установить точные и определенные правила, которые, подобно спасительным преградам, останавливали бы чересчур стремительные скачки тщеславия и гордости — даже тогда, когда они вполне законны.

Таким образом, все: внешний вид, тон, жест, акцент, взгляд — подчиняется известным правилам светского обращения, которые необходимо соблюдать, и все эти формальности не только не разрушают, но, наоборот, усиливают удовольствие общения.

Совершенно верно замечено, что чувствительный человек всегда вежлив. Можно быть неловким, не уметь ходить, не знать, как сесть, громко сморкаться, опрокидывать на ходу стулья, танцовать, как философ, и даже наступать на лапу комнатной собачке, — все равно: сердечная доброта, врожденная приветливость всегда скажутся, несмотря на незнание правил светского обращения и неумение одеваться. И в этой-то приветливости и заключается повсюду, даже в Париже, настоящая вежливость.