Картины Парижа. Том II - [77]
В 1742 году в Париже появился нищий, отличавшийся большой смелостью и обладавший, говорят, незаурядными способностями, большим умом и даром слова. Прося милостыню, он часто обращался с речью к прохожим и горячо нападал на те или иные сословия, разоблачая их хитрости и мошенничества. У этого нового Диогена не было ни бочки, ни фонаря; больше всего от него доставалось священникам, проституткам и судейским. Его смелость называли нахальством, а его упреки — дерзостью.
В один прекрасный день он осмелился войти, оборванный и грязный, в дом одного генерального откупщика и уселся за его стол, говоря, что пришел дать ему урок и вернуть себе часть того, что было у него отнято. Но его выходки пришлись не по вкусу, а так как он имел несчастье родиться на свет двумя тысячами лет позже, чем следовало бы, то его вскоре арестовали и посадили в тюрьму.
Этот нищий должен был бы знать, раз он был умным человеком, что в Париже наверняка назовут безумием то, чем восхищались в Афинах. У нас терпят самого подлого, самого низкого, самого гнусного негодяя, но все содрогаются и негодуют при приближении так называемого циника или мало-мальски на него похожего: да этот тип в Париже и не существует, ибо он в корне противоречит нашему образу правления и характеру нашего общества.
У нас сколько угодно разговоров на политические и нравственные темы. Проповеди читаются тысячами, но весьма возможно, что, для того чтобы исправиться, нам нужны были бы колкие шутки, ядовитая сатира, резкие упреки. Но кто возьмет на себя обязанность осуждать все порочное, презирать все низкое, громогласно возглашать истину и приводить в ужас своих врагов? Человека, у которого хватит храбрости презирать вражду и злобу, назовут фанатиком, диким зверем, бешеной собакой; в то время как льстецы, лжецы, подхалимы будут слыть вежливыми, благовоспитанными людьми.
316. Ворота
Высокопоставленные люди во время болезни велят настилать навоз у ворот своего дома и вокруг него, чтобы шум экипажей не так их беспокоил. Эта противозаконная привилегия при первом же дожде превращает улицу в ужаснейшую клоаку и заставляет стотысячное население весь день ходить по жидкому, черному и зловонному навозу, в который нога погружается выше щиколотки. К тому же покрытие улицы соломою делает экипажи еще опаснее, так как не слышно их приближения.
Чтобы защитить чью-нибудь больную или разгоряченную голову от уличного шума, подвергают опасности жизнь тридцати тысяч пехотинцев, над которыми кавалерия, правда, хотя и считает возможным издеваться, но которые, тем не менее, вовсе не обязаны умирать под бесшумными колесами кареты только потому, что у господина маркиза приступ лихорадки или расстройство желудка.
Сократ ходил пешком; Гораций ходил пешком (Ibam forte via sacra, sicut meus est mos[26]); Жан-Жак Руссо ходил пешком. Пусть какой-нибудь современный Журден>{171}, какой-нибудь бездельник выезжает из ворот собственного дома в берлине>{172} английского образца, — в добрый час! Пусть обдает грязью прохожих, что ж из того? — можно ведь и утереться. Но только пусть не давит нас в жидкой грязи, так как уметь пользоваться собственными ногами или немножко замечтаться дорогой не составляет еще преступления, достойного колесования.
Часто ворота совершенно неожиданно извергают экипажи, которые перерезают улицу с такой быстротой, что избежать этой внезапной опасности бывает совершенно невозможно. Бросаешься нередко прямо под лошадей, так как не знаешь, куда они направятся: направо или налево. Разве нельзя было бы обязать дворников предупреждать прохожих, давая какой-нибудь условный свисток; это служило бы предохранительным сигналом. При возвращении экипажей домой опасность уменьшается, так как выездной лакей усиленно звонит в колокольчик.
Считается почти что неблагородным жить в доме, не имеющем ворот на улицу. Пусть это будет простая калитка — у нее всегда пристойный вид, которого недостает въездной аллее. Такая аллея может вести к самому удобному помещению, может быть широкой, опрятной и хорошо освещенной, — все равно ею все будут пренебрегать. Существуют ворота темные, загроможденные экипажами, так что рискуешь напороться животом на дышло или ось кареты, — и что же? Все всё же предпочтут этот узкий проход широкой выездной дороге, называемой аллеей. Женщины хорошего тона не посещают тех, кто живет в доме, не имеющем ворот.
Ворота бывают очень полезны тем, у кого есть долги: все розыски обычно заканчиваются у дворницкой; судебные пристава дальше не проникают; а когда дело касается описи имущества, то ограничиваются только жалкими вещами, составляющими обстановку этого помещения. В доме, выходящем на аллею, судебный пристав может подняться хоть до седьмого этажа; но он никогда не переступает порога ворот. Вот странные обычаи, а между тем они в полной силе. Удивляйтесь же после этого немилости, в какую попали буржуазные аллеи!
Но действительное неудобство аллей заключается в том, что прохожие привыкли смотреть на них как на общественные уборные; возвращаясь домой, вы застаете у своей лестницы остановившегося человека, который оглядывает вас, ничуть не смущаясь. В другом месте его прогнали бы; но в аллеях он считает себя хозяином в отношении удовлетворения своих естественных нужд. Такой обычай крайне отвратителен и особенно смущает женщин.
