Картины эксгибициониста - [118]

— Извини, Джимми, это небезопасно.

— Чё значит, небезопасно?

— Это не самая лучшая идея. Ты едва стоишь на ногах.

— Ну так я ж буду сидеть, разве не так?

— Джимми, вокруг горы, дорога с очень крутыми поворотами… тебе придется пригибаться.

К счастью, Роберт пришёл на помощь.

— Спасибо за предложение, парни, но лучше, если мы с Джимми возьмём такси.

В Англии ELP, с ограниченным пафосом, предстояло попасть в очередной поток репетиций.

Находясь дома у Грега, я разглядывал коллекцию пластинок и увидел «Третью симфонию» Аарона Копланда, последняя часть которой содержит одну из десяти фанфар, “Fanfare for the Common Man”. Меня всегда впечатляла коллекция записей Грега, в которой было всё, начиная от Джулиана «Кэннонбола» Эддерли до Саймона и Гарфанкела, от Вона Уильямса до ABBA — иногда он предпочитал слушать, а не играть.

Я раскопал партии духовых к “Fanfare for the Common Man” и аранжировал их для новенького синтезатора Yamaha GX1. Первый из полифонических двухклавиатурных синтезаторов с монофонической клавиатурой и ленточным контроллером сверху.

Боб Муг предпринимал попытки в области полифонии, но из–за нехватки средств приходилось работать в одиночку, в это время на рынок рвались японцы, используя труд сотни рук. Не только Yamaha разрабатывала инструменты, в следующем году я услышу ещё об одной компании… KORG.

Официальное название синтезатора — Yamaha GX1, неофициальное — Машина–мечта. Компания произвела всего несколько штук, так они были очень тяжелыми, очень дорогими; цена варьировалась от двадцати до тридцати тысяч фунтов. Только сливки музыкальной элиты могли позволить себе GX1. Стиви Уандер купил его, продюсер Мики Мост, а также Джон Пол Джонс из Led Zeppelin. Он весил больше, чем контейнер с сумоистами, и пока команда техников устанавливала каркас, красочных выражений ему посвящалось больше, чем кому–либо. Я выбрал настоящего монстра, но и возможностей у него было как раз для одного из крупнейшего хита ELP, “Fanfare for the Common Man”.

Эндрю с Элинор вылетели в Монтрё для поиска дома, а группа спорадически джемовала и много болтала в Лондоне. Кокаина было вдоволь, я потакал своим прихотям по самое не балуй, вместо пальцев у меня кровоточил нос.

Из Монтрё позвонил Эндрю: «Мы нашли замечательный дом на берегу Женевского озера. Можно кататься на водных лыжах прямо из собственного дока. В миле отсюда находится аэроклуб, и самое главное — на территории есть маленькое деревянное шато, возвышающееся над озером. Туда можно поставить фортепиано, сочинять музыку и не только». И радостно добавил: «Мы нашли дома для Грега и Карла. Прекрасные швейцарские коттеджи чуть повыше тебя».

Я начал привыкать к его «преследованиям», которые заводили, поднимали настроение и позволяли разговаривать на публике впервые в жизни. Как только я нашёл его, как мне теперь быть в Швейцарии? Ненадёжность внутри… надёжность снаружи? Это–то и пугало меня больше всего, и я размышлял, откуда придёт следующий грамм кокаина, если я буду жить в Монтрё. Но Стоун Хилл ещё не достроили, английское законодательство неумолимо; мне с Элинор по решению менеджмента пришлось переехать из Англии в Швейцарию. Все знали, что Элинор была беременной (после путешествия на Галапагосы), и в этот раз я старался быть более внимательным. Я привлёк лучших швейцарских гинекологов. Я попытался более согласованно подойти к отцовству, и в начале 1976 года мы строили планы о счастливой жизни на берегу Женевского озера.

К западу от Монтрё располагалась Лозанна. Больницы там были высшего класса, и я доставил Элинор туда. Она хотела эпидуральную анестезию, и все доктора уверяли нас, что сделают всё, чтобы роды прошли как можно безболезненнее. Во время всего этого Аарону пришлось пойти во французскую школу, как бы он не хотел, в остальное время за ним присматривала жившая с нами няня, обожавшая секс с оголодавшими членами нашей команды. Тот факт, что она не использовала туалетный ёршик, не остался незамеченным Элинор.

ELP въехали в только что построенную студию Mountain Studio в феврале 1976–го и устроили джем, в то время как вокруг нас суетились техники. Грозный GX1 ревел и стенал. ELP сыграли “Fanfare” с одним стерео–микрофоном. Чтобы протестировать акустику, мы записали “Fanfare for the Common Man” за один дубль, с импровизацией, а затем забыли о ней.

Несмотря на обилие белого вещества, ни одно не лезло в нос, пока ты насильно не заставишь. Жизнь в этой молчаливой деревушке начала тяготить. После джазового фестиваля, когда Монтрё закрылся, каждый день казался воскресеньем. Кроме мотоциклов, водных лыж и восхитительного пейзажа, в Монтрё не было ничего, кроме одного паба, где наши люди (за счёт группы) зависали, играли в дартс, ожидая возобновления работы. Местные жители (если вам удастся повстречать их) казались таинственными духами; телевидение вещало на любом языке, кроме английского. Я погружался в депрессию.

Я скучал по Лондону… сильно! Мне требовалось общение для творчества. Грустно теперь думать о том, что я не полагался на собственную семью. Вместо этого, моё общение включало кокаин из Цюриха внутри обложек пластинок. Но поделиться было не с кем, и я потреблял его один. Я с удовольствием прочёл «Псы войны» Фредерика Форсайта, и когда узнал, что Норман Джуисон собирается снимать по роману фильм, то захотел написать музыку, и даже начал работу. Эндрю наводил справки. В общем, я спрятался в маленьком кабинете, перед которым открывался вид на частную гавань и озеро; иногда нюхал «Чарли», запивая его коньяком, и писал за новеньким пианино.