Картины эксгибициониста - [105]

— Меня зовут Кит Эмерсон, я играю в группе Emerson, Lake and Palmer. Могу ли я поговорить с вашим мужем?

— Он не говорит по–английски, — последовал краткий ответ.

— Надеюсь, я вас не побеспокоил, но издатели вашего мужа в Лондоне, Boosey and Hawkes, дали мне ваш номер. Понимаете, я записал одну из его композиций, и я…

— Приезжайте в Женеву. Самолёты из Лондона летают почти каждый час. Возьмите свою запись, музыку или что там у вас.

— Ну да, но она немного…

— Вы же можете сесть в самолёт, не так ли?

— В общем, да.

— Ну и хорошо! Ждем вас завтра на обед. Я дам адрес.

Продиктовав адрес, Аурора повесила трубку.

Следующим днем мы со Стюартом сели на рейс в Женеву. Мы нашли многоэтажный дом. Вообще–то, не совсем правильно назвать его многоэтажкой, хотя большая часть послевоенных швейцарских зданий выглядит как монолит. Мы находились в богатой части Женевы, находящейся на берегу озера, где бьёт струей основная туристическая достопримечательность, гигантский фонтан. Внутри здания холодная изысканность, как собственно и сама клиническая Швейцария.

Нажав на кнопку лифта, мы поднялись на этаж, где жил Джинастера и позвонили в дверь. Служанка впустила нас внутрь и ввела в прихожую, где нас встретил маэстро Альберто Джинастера. Он выглядел совсем не так, как я ожидал. Я имею в виду, что он не имел внешне ничего общего с собственной музыкой. Он был одет в весьма консервативный костюм в тонкую полоску, напомнивший мне менеджера из банка, в котором я работал. Его жена Аурора вышла к нам, и мы прошли в столовую. Были моменты неловкого молчания, но когда служанка, одетая на традиционный манер, подала чудесную еду, Аурора переводила их историю.

Они решили поселиться в Швейцарии, потому что на родине в Аргентине ситуация ухудшилась из–за фашистов. Здесь в Швейцарии они были свободны, но тосковали. Альберто Джинастере не терпелось узнать, какого рода музыкальное трио у меня. Я попытался объяснить понятиями, которые он должен оценить. «Хотя мы ориентированы на клавишные — фортепиано, орган, синтезатор, мы не не полагаемся только на их звучание. Наоборот, иногда мы склонны к минималистским формам, с акустической гитарой, и многоголосьем. Кроме того, ударные — центр нашей сути».

Аурора перевела сказанное мужу. Он понимал, о чем речь, особенно когда упомянули синтезатор. Я понял, что он думал об установке собственной синтезаторной студии в квартире. Обед закончился, Джинастера сообщил нам через жену, что он желает услышать мою адаптацию его произведения. Я поспешно вручил ему ноты дуэта для фортепиано, от которого отталкивался. Перед тем, как включить плёнку, я указал на ноты: «Когда дойдём до этого куска, он звучит не так тихо, как вы написали, потому что… потому что так нельзя сыграть на синтезаторе. Они могут играть только одну ноту одновременно. Поэтому в этой части Карл исполнил соло».

Он отмахнулся от бумаг, и Стюарт дал ему плёнку. У него не получалось, поэтому я подошёл, чтобы помочь с бобинами. Мне никогда не было легко играть новые сочинения кому бы то ни было в первый раз. А сейчас я впервые проигрываю запись в присутствии самого композитора, и это было мучительно больно. Я уставился в окно, якобы погрузившись в созерцание. Меньше, чем через минуту, к моему ужасу, Джинастера остановил плёнку, крича «TERRIBLE!» Он перемотал ленту назад, и проиграл снова. Ну вот, всё кончено. ELP придётся записывать что–то другое, альбом снова задерживается.

Я продолжал смотреть в окно, думая, как это всё дико — звукозаписывающая компания, художники и дизайнеры, Грег и Карл — все они будут со мной. Наконец плёнка закончилась, и с хмурым выражением лица Джинастера повернулся к жене для обсуждения. Аурора повернулась ко мне.

«Альберто говорит, что вы очень талантливая группа, и ему очень понравилась ваша версия. Он говорит, что именно так должна звучать его музыка. Он свяжется с издателями и даст разрешение на выпуск». Я обрадовался и вздохнул с облегчением. Я решил рискнуть и спросил, не сможет ли маэстро написать несколько слов о моей аранжировке для обложки альбома. «Кит Эмерсон удивительным образом поймал настроение моего произведения». Все счастливо улыбались, когда мы раскланивались.

Обратно в Лондон, чтобы порадовать всех хорошей новостью, но наши проблемы ещё не закончились. Дистрибьюторам не понравился эрегированный пенис на картине Гигера. Они посчитали обложку слишком порнографической. Например, женщины, работающие в штамповочном цехе были расстроены более других, потому что ничего подобного доселе не видели. Обложку придется изменить. Грег предложил немного ретушировать пенис, и мы обратились к Гигеру, но он был категорически против. Пенис должен остаться. Мы взмолились: «Ты мог бы немного приглушить тона? Чтобы головка не была чересчур явственной?» Наконец, Гигер уступил, после того, как мы пригрозили отказаться от использования картины.

Переработанная картина прибыла через неделю. Гигер отлично справился, трансформировав пенис во вспышку яркого света. В то же время команда менеджера Ди Энтони постепенно уходила в тень.

Роуди Рокки представлял собой худшее проявление английского «роудиизма». В дороге он иногда оказывался в дальнем углу гастрольного автобуса, где размышлял о том, что мог бы превратиться в нечто более значительное, чем обыкновенное удобрение. В аэропорту, ожидая багаж, мы уже не удивлялись, увидев пьяного Рокки на конвейере для багажа. Никто не спрашивал, как он туда попал. На самом деле, пользы от него было больше, чем зубов во рту. Чувство долга Рокки иногда выходило за грани разумного. Квалификация же заслуживает отдельного упоминания.