«Картинки с выставки» Мусоргского - [6]
«Глуп я или нет в музыке, но... понимание детей и взгляд на них, как на людей с своеобразным мирком, а не как на забавных кукол, не должны бы рекомендовать автора с глупой стороны».
Из письма М. П. Мусоргского В. В. Стасову от 23 июля 1873 года
Это радостная, залитая ослепительным солнечным светом картинка природы, детства, счастья. Звонкий регистр, ярко «осветленный» лад (мажор с IV повышенной ступенью), упругий ритм, напоминающий детскую считалку,— все эти средства воплощают любимую композитором сферу детских образов. По авторской программе, здесь это сцена ссоры: развитие мелодии динамично, мелодическая линия, активизируясь, достигает звончайших вершин. Бас, наоборот, укрепляется, расширение диапазона «укрупняет» конфликт, мелодические фразы теряют равномерность и становятся все более короткими и дробными — взлет чувств поистине стремителен!
По-детски непосредственной первой части противопоставлена средняя часть, как бы передающая речь урезонивающих нянюшек. На смену звонкому регистру и возбужденному движению первой темы приходит спокойный средний регистр, устойчиво-светлая окраска гармонии, повторы убеждающих интонаций.
Однако приутихшее на время движение вплетается в эту «речь нянюшек» сначала незаметной, но четкой пульсацией ритма в средних голосах, а затем и резвым бегом постепенно ускоряющихся пассажей. В стройной трехчастной композиции у Мусоргского заключена достоверная жизненная сценка.
Что же было прототипом для нее? Стасов в программе к пьесе вспоминал, что на рисунке была изображена «аллея Тюильрийского сада со множеством детей и нянек». В каталоге выставки сведения еще более скупые: «Сад в Тюильри — рисунок карандашом». Ясно, что весь сценарий «музыкальных событий» здесь принадлежит самому Мусоргскому.
После «Старого замка» это уже вторая «французская» зарисовка. Однако в отличие от предыдущей она не имеет элементов тонкой музыкальной стилизации, которые чувствовались в «Старом замке»: эта сценка могла происходить и в Тюильрийском саду в Париже, и в Летнем саду в Петербурге. Гармонический стиль композитора, предпочитающего, в частности, спокойные, мягкие, плагальные сопоставления гармоний, свидетельствует о своеобразном претворении Мусоргским русского фольклора и в этой пьесе.
«БЫДЛО»
«...С поднятой головой, бодро и весело пойду против всяких к светлой, сильной, праведной цели, к настоящему искусству, любящему человека, живущему его отрадою и его горем и страдою».
Из письма М. П. Мусоргского В. В. Стасову от 13 июля 1872 года
Без всякого перехода, attacca, слушатель переносится в совершенно иную сферу — грузные басы, тяжелое движение, плотная звучность. Это «„Быдло“ — польская телега на огромных колесах, запряженная волами»,— поясняет Стасов. В каталоге выставки Гартмана не упоминается ни одна работа, которая хоть сколько-нибудь может быть связана с этим описанием. Сам Мусоргский с присущим ему юмором «сюжет» этой пьесы как-то в письме назвал «la télègue», использовав французскую транскрипцию русского слова «телега». Сопровождение с живописной точностью и яркостью рисует медленное движение тяжело нагруженной крестьянской повозки. На этом фоне звучит простой, несколько заунывный напев, в который вплетаются интонации восклицания-оклика. Это музыкальный портрет крестьянина-возницы. В музыке, пожалуй, не ощущается грусти; она сурова и безрадостна, как сама трудовая жизнь крестьянина. При всей звукописной конкретности, свойственной Мусоргскому, пьеса воспринимается не как индивидуализированный портрет, а как обобщенный образ суровой мужественности, тяжелого крестьянского труда.
Музыка здесь национально колоритна, в ней можно найти черты польского, украинского и русского фольклора. Основной лад, натуральный минор, характерный для старинных русских песен, окрашивается то в сурово-сумрачный фригийский лад, то в более мягкий, по-украински напевный гармонический вид минора. В пьесе претворены и ладовая переменность (смена тонической опоры при общем звукоряде), и гармоническая плагальность (предпочтение мягких, спокойно тяготеющих аккордовых соотношений), характерные для славянской музыкальной культуры.
Интересна неожиданная деталь фактуры сопровождения: ее тип — тяжелая поступь «пустых» октавных звучаний в низком регистре, сопровождающая скорбно-трагический мотив, почти точно совпадает с оборотами знаменитого шопеновского похоронного марша си-бемоль минор (третьей части его фортепианной сонаты № 2). Шопен — и Мусоргский! Общая почва славянской музыкальной культуры, романтическая обостренность мировосприятия... В творчестве этих двух композиторов возможны интереснейшие параллели, и эта тема еще ждет исследователей.
Еще ярче, чем в «Гноме» и «Старом замке», здесь ощущается «зрительно-мизансценический» эффект: звучность, достаточно плотная в начале пьесы, постепенно еще более усиливается (иллюзия приближения). Но, достигнув кульминации, звучность постепенно стихает (эффект удаления), и вскоре до нас доносятся лишь затихающий шум колес и отдельные фрагменты мелодии (так же, как в «Старом замке»).
