Картинки с последней выставки - [4]

Мы молча переглянулись и двинулись назад, прижимаясь к стенам, стараясь раньше времени не наступать на картины. Дойдя до начала, отмеченного по краям вазами, мы остановились и гордо оглядели предстоящий путь. Я на прощание коснулся шершавого и тёплого горлышка греческой вазы и занёс ногу, готовясь ступить.

Раздался жуткий, нарастающий грохот, потом толчок, и потолок над нами рухнул.

От удара по голове я потерял сознание и очнулся несколько минут спустя на полу от сашкиного надсадного кашля. Он стоял на четвереньках и бормотал проклятия, выплёвывая побелку. Грохот, вибрация и страшной силы свист не прекращались.

— Что это? —  перекрикивая шум, спросил я.

— Чёрт знает, — справившись с кашлем, ответил Сашка, — может, апокалипсис начался.

За окнами ничего не было видно, кроме неровного странного свечения, словно от лампы дневного света. Я попытался было встать, чтобы посмотреть, что там за окном, но правая нога отозвалась резкой болью, такой, что я заскрипел зубами.

— Ну что, всё? Конец? —  обернулся я к Сашке.

Он не ответил, всматриваясь в окно в дальнем конце коридора, где закачивалась наша дорожка из картин. В окне ничего не было видно, кроме всё усиливавшегося свечения. Тем временем древнее здание музея, судя по звукам, продолжало рушиться и гореть. Наш этаж стал заполняться едким дымом. Пол второго этажа от вибрации рушился, кое-где оставались лишь картины, лежавшие на уцелевших балках. В провалах были видны языки пламени.

— Вниз нельзя. Надо прыгать из окна, — крикнул Сашка, — иначе завалит или сгорим.

Я помотал головой.

— Иди, если хочешь. Я уже не могу: ногу перебило. Да и что там, за тем окном? К чёрту, лучше здесь умереть.

Сашка пронзил меня диким взглядом, набрал воздуху в грудь, но ничего так и не сказал, только махнул рукой и шагнул вперёд, заворожено глядя в конец коридора, где мерцал свет. Уже ступив на первую картину он обернулся, вопрошающе посмотрев на меня, но я только улыбнулся и махнул рукой. Мол, «давай».

И он начал этот путь в одиночку, медленно, шаг за шагом, пробуя опору на прочность, оглядывая полок — не рухнет ли очередной кусок прямо на него. Он ступал по картинам, молясь, чтобы там, где под ними не оставалось ничего, кроме редких балок, стекло и дерево выдержали вес. Я смотрел на фигуру, затягиваемую дымом, и отгонял от себя жалостливые мысли о скорой смерти и жуткой боли в ноге. Стараясь занять голову чем-нибудь другим, я попытался припомнить имя пресловутого сашкиного футуролога. Станкович? Стинкович? Н-да, учёный умолчал лишь только о том, что если человеку и доведётся ходить по картинам, то, продолжая логический ряд, он будет спасаться от пламени техногенной катастрофы, и на голову ему будут рушиться обломки собственного прекрасного жилища.

Сашка подбирался к окну и стал ещё более осторожен: потрогал носком ботинка картину Сезанна, встал на неё. Также осторожно прошёл по Гогену, обошёл по уцелевшему фрагменту пола Модильяни, наступил одной ногой, покачиваясь, на Магритта и оказался в двух шагах от окна, где пол выглядел целым. Здесь он уже распрямился и спокойно шагнул вперёд. Под его ногами оказалась та самая картина Малевича. Неожиданно Сашка упал вниз. Я дёрнулся вперёд, пытаясь разглядеть происходящее. Сашка был виден по пояс над полом. Скрючившись, он висел на локтях, но секунду спустя резко, будто кто-то тащил его за ноги, скрылся внизу. Дым разъедал мне глаза, но с места, где я стоял, казалось, будто упал он не сквозь провал в полу, а в чёрное пятно картины. Я потёр глаза рукавом и вгляделся. Готов поклясться, что картина лежала на своём месте и осталась целой.

Сзади полыхнуло огнём, и я рефлекторно двинулся вперёд. Боль заставила меня встать на четвереньки, а потом и поползти. Ещё медленней и осторожней я повторял бесславный путь, прижимаясь животом к стеклу.

Позади меня рухнул потолок, сметя со звоном и грохотом целую плеяду шедевров начала прошлого века. Я с удвоенной силой заработал локтями и, обрывая одежду, ранясь об обломки, двинулся вперёд.

Когда до конца пути оставалось несколько метров, я переполз на другой ряд картин и, медленно нащупывая дорогу, кашляя и задыхаясь от жаркого зловонного воздуха, стал на четвереньках передвигаться к окну. Пробравшись к последней паре картин, я впился взглядом в пол, избегая даже краем глаза посмотреть влево, туда, где пропал Сашка. «Чёрный квадрат» был на месте: я видел раму картины, но не смел повернуть голову. Прямо передо мной лежала «Гармония в красном» Матисса. Я провёл изодранными подушечками пальцев по стеклу. Кровь не была видна на красном фоне рисунка. Мне захотелось оказаться там, в картине, среди витиеватых узоров, взбирающихся на стол, где прекрасная женщина склонялась над вазой с цветами. Недалеко от меня что-то вновь загремело, я закрыл глаза, положил ладони на прохладное стекло картины. Переполз на неё всем телом. Медленно встал на ноги.

Картина меня держала.

Казалось, что пол подо мной медленно пульсирует. Я открыл глаза и увидел яркий свет. Из окна навстречу мне тянулись человеческие руки.

Потом я почувствовал удар по голове, и всё исчезло.