Картинки нижегородского быта XIX века - [31]

Другой полицеймейстер — фон Зенгебуш был взяточником высокой марки. При нем всякий обыватель с достатком принуждался приносить подарки начальству: вино, мясо, рыбу, фрукты и проч.

Зенгебуш не брезговал даже четвертаками.

Венцом карьеры Зенгебуша явилось «блестящее» выполнение редкого, но характерного для той эпохи поручения по борьбе со «скопческой ересью». Некоего подсудимого скопца предписано было одеть в женский сарафан и выставить на публичное позорище. Зенгебуш выполнил поручение с необыкновенной торжественностью. Скопца из Лукояновского тюремного замка везли 45 верст до Починок в открытой телеге, в сопровождении барабанщика и священника. В Починках в базарный день скопца поставили на площадь среди народа, а Зенгебуш предлагал присутствующим плевать жертве в лицо.

Результат оказался совершенно неожиданным. Крестьяне прониклись симпатией к «убогому», понесли ему обильное подаяние калачами и медяками, а по истечении некоторого времени скопчество в Лукояновском уезде усилилось…

От Зенгебуша нижегородское население избавилось только с переводом в Витебск губернатора Урусова, захватившего с собой своего любимца.

Солоно пришлось нижегородцам при третьем полицеймейстере — Лаппо-Старженецком, архивзяточнике и архиплуте. Народное остроумие создало в Нижнем поговорку о трех полицеймейстерах: «Один брал одной рукой, другой — двумя, а третий лапой загребал». Лаппо-Старженецкий был видным, рослым мужчиной, громадной физической силы. Беспрестанно пуская в ход пудовый кулак и без счета раздавая зуботычины, он в короткий срок «обеззубил» большую часть низшего полицейского состава. Никакой кары за эти «упражнения» зубодробитель не понес, лишь испытал однажды некоторое неудобство. Во время приезда наследника (будущего Александра II) в Нижний пришлось спешно вызывать из других городов «резервы» полицейских с неповрежденными челюстями, чтобы не оскорбить эстетические чувства наследника видом беззубых ртов.

По городу полицеймейстер разъезжал на паре с пристяжной, стоя на подножке экипажа. Мчась как вихрь, по пути сталкивал с козел не успевшего свернуть в сторону извозчика, тут же давал ему встряску и, не останавливая лошадей, выбрасывал на мостовую.

Страстью Лаппо было тушение пожаров. Приступив к реформе пожарной команды, он предписал уменьшить выдачу овса обозу. Лошади, — говорил он, — лениво жуя овес, много корма просыпают на пол, а при уменьшенном рационе будут желать внимательнее…

В одном объявлении, расклеенном по городу, он убеждал горожан сидеть во время пожаров дома и не глазеть на чужое горе. В другом — рекомендовались обывателям десять способов ловить пожарных поджигателей. Кончил свою карьеру этот бесшабашный администратор в середине шестидесятых годов, в связи с известным соляным процессом Вердеревского.

Носителем высшей духовной власти в городе в течение почти всех пятидесятых годов был архиерей Иеремия Соловьев. Представляя собой фигуру далеко не типичную для большинства русских иерархов, Иеремия запечатлен в памяти нижегородцев как весьма колоритный чудак-оригинал в пастырской рясе.

Архипастырь откровенно заявил встретившему его народу, что Нижний является предначертанным свыше этапом его службы. После Кавказа, Дона и Полтавы, где его «не понимали» и сам он «никого не понимал», теперь он, Иеремия, надеется «быть понятым»…

Начало его управления епархией ознаменовалось разладом с губернатором. Губернатор вмешивался в дела ярмарочного собора, а Иеремия, в свою очередь, где возможно, порицал гражданскую власть за насаждение театральных зрелищ. Нижегородские остряки объясняли взаимный антагонизм светской и духовной власти тем, что губернатор живет, де, напротив собора, а Иеремия имеет пребывание на Печерке против театра.

Ненависть епископа к народным зрелищам и развлечениям прогрессировала с каждым годом. В 1853 году произошел пожар ненавистного Иеремии театра. Архиерей стоял на крыльце своего дома и осенял крестом бушующее пламя, как бы благословляя разрушение «нечестивого капища». В дальнейшем Иеремия занялся искоренением языческих наклонностей населения, которые усматривал в ежегодных народных гуляниях: «на Яриле», «под Иванову ночь» и в «Троицын день».

В повседневном обиходе энергичный борец с «языческими пережитками» проявлял столько своеволия, грубости и необузданности, что быстро снискал себе репутацию «неистового Еремея». Он беспрестанно приближал к себе и удалял подчиненных попов и чиновников своей консистории, карая одних, милуя других.

Иеремия хвалился своей «прозорливостью», но не раз попадал впросак.

Согласно установившейся традиции, торжественный чин погребения почетных жителей города совершал всегда сам «владыка». Однако день похорон купца Акифьева выдался дождливый, и владыка, опасаясь за свой застарелый ревматизм, уклонился от участия в погребальных обрядах, послав вместо себя епархиального викария.

Какова же была досада Иеремии, когда во вскрытом через шесть недель завещании Акифьева оказался особый пункт: «…Священнослужителю, который будет производить чин моего погребения, выдать пять тысяч рублей». Деньги, предназначавшиеся по общему предположению Иеремии, получил викарий.