Картезианская соната - [3]

Сцены вроде этой служили пищей для глаз и ума дядюшки Фогала. Ради этого он жил. Свиньи…

Однако эта история, по-видимому, хотя бы отчасти правдива, поскольку сапог — с лохмотьями кожи, скрученными вокруг дырки, и отмытый от грязи, — выставлен для обозрения в Историческом музее графства Харрисон, и его можно там увидеть, когда музей открыт. Как войдете, перед вами будет лестница; поднимитесь по ней (осторожнее с перилами, они шатаются), пройдите по балкону направо, и вы увидите эти сапоги на первом же столике у двери, рядом со шпорами знаменитого генерала, там и ярлычок приколот. Правда, миссис Крэндалл хранит в секрете свое расписание, так что если захотите проникнуть внутрь, придется организовать круглосуточное наблюдение. Старайтесь выглядеть честным, искренним и максимально благонадежным. Имейте в виду, что она боится воров и людей с карандашами. Рассказывают, что однажды шутники пробрались в музей и расставили чучела животных попарно в позах совокупления, причем разломали подставки чучел и повредили весьма познавательную панораму, которой многие годы восхищались посетители; она включала лягушку-поскакушку, зайку-побегайку и парящего орла. Совершенно случайно мне известно, что, обнаружив лося, выказывающего знаки внимания оленихе, миссис Крэндалл испытала приступ ужасающей слабости, чуть в обморок не упала — но не из-за оскорбленного целомудрия либо возмущения: ее потрясло невыносимо острое воспоминание. И она покачнулась и оперлась на перила (я же предупреждал!), и они поддались, и она чуть было не рухнула вниз, на стол, стоявший точнехонько под лестницей, а на нем была разложена коллекция гребенок, вееров и подзорных труб, причем хитроумно расположенные зеркала создавали впечатление, что этих самых вееров и гребенок втрое больше, чем на самом деле. («Ежели бы я упала, — сказала она, — то сломала бы, выходит, больше этих чудесных гребешков и расписных вееров, чем их было в действительности!») К счастью, слабость немедленно сменилась негодованием, ибо, как она неоднократно говаривала мне впоследствии, живописное панно для панорамы принадлежало кисти самого Уилларда Скотта Лайкаминга, и хотя на переднем плане была в основном трава, оживляемая кое-где маргаритками, средний план представлял собою поразительно верное изображение (увы! наш век неверия на такое неспособен!) местности у Харрисова ручья, где когда-то стояла ферма Листера, пока не сгорела, и где располагалась фабрика, которую ныне люди называют «Ветчинной», а на дальнем плане полунамеком изображалась островерхая гора, окутанная пурпурной дымкой, — художник сам уверял миссис Крэндалл, тогда еще мисс Свенсон, будто увидел ее, то есть гору, во сне (в наших краях гор нет, только ряд невысоких холмов над рекой); этот вид, говорил он, с тех пор очень многое для него значит, а на картине служит обозначением места, где проживает орел парящий; и повреждение этого прекрасного исторического произведения преисполнило миссис Крэндалл столь свирепого и мстительного гнева, что она вырвала недостойную белку из гнезда на подставке и что было силы треснула ее сухим, древним хвостом об пол. Подписи под экспонатами составляла миссис Крэндалл самолично; надо полагать, что уж она-то владела всеми фактами, и там не упомянуты ни дядюшка Фогал, ни Пистер Всем-Привет (миссис Крэндалл сказала мне, что Пистер — фигура мифическая). Ярлык попросту информирует о том, кто был владельцем сапога, каким образом он (сапог) был прострелен, и не удостаивает факт его гибели никакими подробностями. Указывается, что каблук изношен, носок задран, кожа плохого качества; имеется также замечание, что Бэдмен вовсе не заслуживал героизации и поклонения, хотя и стал героем нашей детворы; в заключение приводится горькое замечание о том, что жалкое состояние сапога, а также слой глины на его истертой подошве несут в себе определенный символический смысл.

Когда я, еще мальчишкой, удостоился созерцания этого сапога, больше всего поразил меня его размер. Он совсем маленький, меньше, чем следовало бы, почти изящный, и в свое время голенище можно было собрать гармошкой, хотя сейчас складок нет, потому что сапог изнутри укреплен распоркой. Я не стал возмущать общественное спокойствие возгласами негодования, а просто сжал зубы и отказался верить сказанному. Разумеется, впоследствии у меня нашлись причины переменить свое суждение. Но тогда я думал, что нога Бэдмена не касалась столь маленького и дешевого сапога. В этом мнении меня укрепил папаша Пелсера Уилсона: он сказал, что этот сапог выудили из ручья, дыру скорее всего прогрызли водяные крысы, и вообще это женский сапог, по фасону и размеру, ты погляди на каблук, когда это мужчины такое носили? И потом, если это сапог Бэдмена, где парный к нему? Он достоверно знает, что Бэдмен был под два метра ростом, а не какой-нибудь франтоватый хлюпик, и его отец видел, как Бэдмен убил человека голыми руками, причем поднял его над головой на вытянутых руках, словно рыбу вытаскивал. Парня, которого он убил таким образом, звали Мелон Йодер, а Мелон сам был не менее шести футов, широкий в плечах, как вол, толстый как кабан, а в бедрах пошире, чем соломенная вдова Вилли Мастерса, и когда Бэдмен грохнул его об землю, так воронку выбил. Пелсер Уилсон уверял, со слов родителя, будто сапоги Бэдмена были высокие, с матовым блеском, с серебряными гвоздиками на каблуках и носком, прошитым серебряной нитью, а вдоль всего голенища серебряная бахрома, и когда Бэдмен шел, так она весело колыхалась, как рожь под низовым ветром.