Картезианская соната - [13]

Проклятые колесики и шестеренки! Счетная машинка порой могла трещать в мозгу часами напролет. Это хуже, чем звон или жужжание в ушах, и иногда хотелось сказать об этом соседке: у той гудела плохо смонтированная труба, но разве сравнишь эту трубу с Эллиными столбиками, строчками и треском бешено крутящейся рукоятки арифмометра… Эта часть ее мозга была самой любимой, но от домашних любимцев всегда столько мороки! Можно было вырезать эту часть, и никто ничего не сказал бы, хотя мадам Бетц говаривала, что ее любимцы куда менее шумные и намного меньше увлекаются бессмысленными вычислениями.

Пространство для Эллы не было пустым. Его заполняли сигналы. Излучение шло отовсюду: цветок испускал запах, летучая мышь — писк, лимон — кислоту, девушка — привлекательность, летняя улица — летнее тепло, мышцы — движение. В пространстве больше волн, чем в океане: рентген, радио- и телепередачи, рации, автомобильные телефоны, ультрафиолет, микроволны, всевозможные космические лучи, детские телефоны-соломинки, высоковольтные линии, сигнализация, транзисторы и трансформаторы, миллиарды электронных штучек, истекающих информацией, землетрясения, реактивные самолеты, всяческие приливы и ветры, но также, сверх этого и в добавление к этому, запах выдает присутствие сахара, писк приманивает жертву, кислота стимулирует слюноотделение, привлекательность заслуживает увлеченности или по крайней мере интереса, тепло таит угрозу, движение выдает волю; между тем запах, который приманил пчелу на сладкое, отложил слой пыльцы на ее ворсинках, а каждая жертва летучей мыши означает, что меньше комаров укусит обожаемое нами тело; более того, на роду нам написано, избежав огня, попадать сразу в полымя, и лимонный сок, придав вкус салату, облегчает его пережевывание во рту и переваривание в желудке, и там высвобождает витамины, которые разносятся, как вечерние новости или рекламная кампания, и это может ублажить пенис, что приведет к неожиданной беременности — пожалуй, здесь причина и следствие явно неравновесны; а жара заставляет ноги искать тени, где они вытаптывают траву, борющуюся за жизнь, а сокрушенная воля устало тащится к предписанному, хотя и отсроченному концу. Вот и выходит, что запах, звук, кислота, зрение, секс, тепло мира, воля человека — все это лишь жалкое бренчание уличного музыканта среди множества посланий, шаловливое веселье в облаках конфетти, ибо каждая молекула в куске разрезаемого металла вопиет, и растения истекают соком ради музыки, и птичий пух излагает то же, что и птичье сердце, только в ином регистре.

Эллу Бенд можно было назвать ясновидящей лишь потому, что ей досталось от природы аномально большое количество высокочувствительных приемных устройств. Она была вся (или почти вся), как настроенная антенна.

«Я умру, ни о чем не сожалея, — однажды утром сказала из молочника девушка по имени Пенни, — когда на моем теле не останется ни одного места, не укушенного мужчиной». Сливки лились на тарелку Эдгара, разнося ее хрипловатый голос, а кукурузные хлопья увлеченно потрескивали. Но тут Эдгар взял ложку, все перемешал и принялся за еду. Элла так и не узнала ничего больше и долго размышляла, что было с Пенни после того, как ее голос прорвался в молочник: возможно, любовник укусил ее за… ну, за последнее неукушенное место. Интересно, какое? Вот загадка — почище Ахиллесовой пятки. Край света, Антарктида любви. Ну, это точно не могут быть всякие выходные отверстия, так уж природой устроено: их обычно кусают первыми, с большей охотой, чем спелое яблоко. Место должно быть такое, что никому и в голову не придет кусать, не вдохновляющее на любовные подвиги. Скорее всего где-то на широких просторах спины, на унылой равнине, где легко пропустить сантиметр-другой; хотя и под подбородком очень неудобно кусать, трудно достать, а еще сложнее прокусить кожу головы, покрытую волосами. Эллу пока вообще еще никто не кусал, в этом смысле она была, что называется, чистый лист, а значит, могла рассчитывать на вечную жизнь. Первая ступень: темнокожий малыш с шишковатой головой, незнакомый, выкрикивает: «Христиане едят ноги!», снова и снова. Элла хотела возразить: «Ничего подобного, они их моют!» Тогда все это казалось загадочным, но теперь разъяснилось. Последний укус — это укус копья… Этот удар вознес Его почти на год над синевато-зелеными полярными льдами. Маффер-маффер-маффер-три! Вернись и стань подмастерьем у Дожа. Да, она постоянно получала обрывки сообщений вроде этих, быть может, кусочки астрального вещества, отпавшие после какого-то несчастья, как у того парня в саду, в Мемфисе, — она слышала, как слезы струились у него по щекам. Жизнь наша испаряется, как роса, говорят японцы, любящие слушать кукушку. Мадам тоже ошиблась, они так и не получили известий о появлении Маффертри в Берлине, даже когда он связался с какой-то девицей из Нью-Йорка, чтобы позлить ее, и показал Элле, как вьются, словно лоза, волосы девушки, спускаясь на грудь и живот. Впрочем, это и могло быть тем сообщением, которое имела в виду Мадам.

Ну так что, мадам Бетц? Ваш пробор разделит надвое не прическу, а голову. Колесо салон-вагона на стокилометровой скорости. Поезда стараются ходить по расписанию, вы уверены, что поспеете? И в мой прошлый приезд Эдгар чуть не протаранил ваш трейлер, и фары безумно метались по полю, пока не уткнулись в канаву, высветив усталую воду и стаю оглушительно гудящих комаров… Я думала тогда, что он вас прикончит. А теперь Эдгар смотрит на меня и говорит: «Ты собираешься съездить в Стокинг?» Вы извините, но я не люблю, когда мужчины плачут, даже от смеха. Ладно, ладно, я и тебя вижу, такого бравого, в форме и чистых перчатках, малыш Маффертри. Трудно растить сына, от рождения одержимого злым духом. Он был призраком еще у меня в утробе. Как это неприлично! Доктора вытащили его, обмотанного длинной скользкой фиолетовой веревкой. И все же я хотела забрать его домой. Я говорила им: некоторые детки притворяются мертвыми поначалу, а потом оживают. И как со мной обошлись?