Карта русского неба - [52]

- Это мое дело.

- Тогда зачем в мои-то дела лезешь?

- Не знаю. Правда - не знаю. Но часть твоей боли я должна принять на себя. Должна!

И тут Максима стало трясти. Он открыл глаза - увидел испуганное лицо наркоши.

- Ну слава богу! - Воскликнул Леха. - А то вижу ты лежишь, рядом - пистолет. Жуть.

- Где? Что... - Староверов еще никак не мог возвратиться в реальность. Ч-чёрт, все та же комната с тараканами... Никогда в его жизни не было такого реалистичного сновидения, со столь тонкими подробностями.

- Думал, ты застрелился на хрен. О, пушка-то неплохая. - Леха, задумчиво крутил в руках подобранное оружие.

- Чужое. Да и вообще - травматика. - Максим грубо отобрал пистолет.

- Ох уж эти вы мне студенты. Я не рассказывал: до вас один тут был у меня. Повесился в Кузьминском парке. Переучился, верно.

- А что - почтальон?

- Не понял?

- Ах, да. Ничего. Проехали.

- Ты уж смотри, Макс. Не дури тут. Тот все с бледьми, ты со своей философией. И я с... почтальоном. Троица, блин.

- Несвятая.

- Это уж точно.

- Значит, будем жить.

- Живи. Только за наём платить не забывай - а?..

И чёрт с ней, со старушкой, самоиронизировал Староверов, а вот то, что София – лишь фантазия… вот это точно – зас-сада.

 

ПРО ПЕСЬЮ СПЕСЬ

 

Мое самое искреннее желание,

друг мой, - видеть Вас посвященным

в тайну века. Нет в мире духовном зрелища

более прискорбного, чем гений,

не понявший своего века

и своего призвания.

Когда видишь, что человек, который

должен господствовать над умами,

склоняется перед повадками

и косностью черни,

чувствуешь, что сам останавливаешься

в пути.

 

Из письма П.Я. Чаадаева А.С Пушкину

 

 

Погост

 

 

Что-то теплое ткнулось в Иванову ладонь, отчего тот нервически встрепенулся, чуть не подпрыгнул. Слишком был погружен в свое злосчастное эго, не ожидал. Аж сердце внутри заходило. Оглянувшись, увидел пылающие витальной силою глаза пса, умные, все понимающие. Худющий двор-терьер размером чуть больше немецкой овчарки был совершенно черным, разве только осмысленный взор исполнен красноватым огнем. Жутко вообще-то.

- Приятель, - рассудил Иван, - да тебя, пожалуй, легче убить, чем прокормить.

И хозяйски прикоснулся к лохматому лбу. Как бывший философ, Хвастов перескочил сразу через несколько логических цепочек (приблудил-прибился-втерся-неотвяжется-непрокормишь). В ответ животное устроилось возле могильного холмика и умиротворенно прищурилось. Лишь только куцый хвост неустанно вихлял, разметая траву. "Хвост крутит собакой", вспомнилось Ивану. В селе Истомине собак давненько не водится, передохли от отсутствия кормовой базы, этот - залетный.

Да и что осталось от села-то кроме развалюх? Это лет пятнадцать назад Истомино облюбовали прокурорские и судейские работники, скупали халупы за копейки. Все потому что здесь мобильная связь не берет, и телеканалы не ловятся. Можно отдохнуть от суеты дней, ну, лечь на дно - дабы не запеленговали. Постепенно истеблишмент рассосался; большинство свалили за кордон, кого-то посадили, некоторых убили. Жизнь кипела. В смысле, там, в городах. Здесь - тлела. Всю домашнюю скотину поизвели волки, лисы да еноты. Торжество дикой природы, в общем. Есть такая точка невозврата, когда милая глушь превращается в голую правду.

Нынешнее население Истомина - несколько одиноких старух, троица бобылей да одна пожилая супружеская пара. Почти все тоже когда-то приблудились как этот вот пес. Каждый сам по себе и нет пресловутых соборности и общинности, на которых когда-то держалась Русь. Сборище проклятых отшельников.

В Ивановом детстве Истомино было живым и шумным. Гремел леспромхоз, работали клуб, библиотека, больница, почта, детский сад, школа, конечно. Все было, практически – государство в государстве. А в магазине водилось такое, чего и в столичном ГУМе не найдешь. В смысле, в те, еще советские времена. Народ хорошо зарабатывал и не скупился на переплаты, товар сам напрашивался во владение к лесным трудягам. Клуб занимал пространство бывшего храма. Народ в Истомине, кстати, был не слишком верующий. В смысле, в Бога. Верили больше в светлое будущее, в партию и правительство. Впрочем, по большому счету не так и важно, во что ты веришь: сила веры не зависит от базиса. 

У Ивана в детстве было погоняло: Хвост. Это от фамилии Хвастов. "Хвост" звучал не обидно, все - по понятиям. Блатная лексика – норма, ибо в селе было полно уркаганов, да и вообще считалось: тот не мужик, кто в армии не служил, да ходки на зону имеет. Система даже любила тех, кто пострадал - отсидевших с охотою брали в бригады лесорубов. Там, в лесу все тоже по понятиям, да к тому же только авторитет способен пресечь крясятничество и посягательство на социалистическую собственность.

Иван солдатом был, а вот зеком - нет. Бог миловал, хотя, лучше не зарекаться. Ведь сейчас хотя и без тюрьмы, да с сумой. Одно слово: маргинал. Причем, по доброй воле.

И вот занесло же на кладбище. Пришел не к родителям, а на могилку своей учительницы. Уже почти истерлась надпись на шикарном по здешним меркам мраморном надгробии:

 

МАРТА ФРАНЦЕВНА КЛЯЙСНЕР

УЧИТЕЛЬНИЦА С БОЛЬШОЙ БУКВЫ

 1925-2009

ОТ БЛАГОДАРНЫХ УЧЕНИКОВ

 

Креста нет, из сакральных знаков - только звезда. Хорошо пожила. Во многих смыслах. Ушла предпоследней "из могикан". В мозгу навечно засело это ее: "Детки мои..." И куда теперь разлетелись все детки.