Карта призраков - [44]

Если выражаться проще, то в человеческом мозге работает система тревоги, и из-за нее определенный класс сильнейших запахов вызывает непроизвольную реакцию отвращения, которая, по сути, мешает вам здраво рассуждать – и порождает сильнейшее желание избегать предметов, ассоциирующихся с этим запахом. Легко представить эволюционные условия, в которых развивалось это свойство организма. Главную роль в этой истории опять-таки играют микробы. Употребление в пищу мяса и овощей, которые уже начали гнить, несет с собой большой риск для здоровья, равно как и еда, зараженная фекалиями – а причиной являются микробы, которые отвечают за процесс разложения. Гниющая еда выделяет в воздух несколько органических веществ с названиями вроде «путресцин» и «кадаверин». Бактерии, перерабатывающие энергию, запасенную в экскрементах, выделяют сероводород. Отвращение к запаху любого из этих веществ – это, пожалуй, одно из немногих универсальных свойств всего человечества. Можете считать это своеобразной формой распознавания закономерностей: за миллионы лет эволюции естественный отбор «научился» подсказывать нам, что присутствие в воздухе сероводорода обычно ассоциируется с опасными для жизни микроорганизмами, которые не стоит проглатывать. И мозг развил в себе систему, которая запускает сигнал тревоги при обнаружении этих молекул. Сама тошнота – это механизм выживания: лучше уж исторгнуть из желудка все съеденное, чем рисковать и не обращать внимания на запах – вдруг он исходит от той самой антилопы, которую вы только что съели?

Обоняние – тонкий защитный механизм, который сообщает организму, например, об испорченной пище. Благодаря ему человек может ощущать определенный компонент тухлого мяса, этилмеркаптан, при концентрации всего 1/400 000 000-й части миллиграмма на литр воздуха.

Но сами по себе молекулы – сероводород, кадаверин – это всего лишь улики, указывающие на угрозу. Они не являлись угрозой. Если прижаться носом к гниющему банану или куску мяса, вас, возможно, вырвет, но, насколько отвратительным ни было бы пережитое, вы от этого ничем не заболеете. Вдыхание чистого метана или сероводорода, конечно, может вас убить, но в процессе бактериального разложения эти газы не выделяются в достаточном количестве, чтобы перенасытить окружающую среду. Проще говоря, метан, путресцин и кадаверин – это дым. А микробы – огонь.

Система тревоги, основанная на запахе, идеально подходит для условий жизни охотников-собирателей. Запах разложения и нечистот был сравнительной редкостью в мире, где люди жили маленькими кочевыми племенами; в африканских саваннах не было канализации и свалок – собственно, именно потому, что численность охотников-собирателей была мала, и они постоянно переходили с места на место. Можно было просто оставить свои нечистоты и уйти; к тому времени, как на это место придет другой человек, бактерии уже их полностью разложат. Тревожная система, связанная с отвращением, скорее всего, развилась потому, что угроза здоровью от употребления в пищу гниющего мяса или растений была значительной, а также потому, что запах, сигнализирующий о гниении, был необычным. Если бы такой запах стоял повсюду – например, если бы какой-нибудь распространенный в Африке цветок стал выделять при цветении сероводород, – то, возможно, человеческий мозг нашел бы какой-нибудь другой сигнал, предупреждающий его о присутствии гниющей пищи.

Проблема здесь состоит в том, что стратегии выживания, оптимизированные под образ жизни охотников-собирателей, работают совершенно иначе в современном городе с двумя миллионами жителей. Цивилизация во многом преобразила человеческую жизнь, создав фермы, колеса, книги, железные дороги. Но есть у цивилизованной жизни и еще одна характерная черта: она намного более пахуча. Большие скопления людей в маленьком пространстве без современных систем уборки отходов создают невыносимо отвратительные запахи. Когда Мэйхью описывает свое отвращение от запаха сероводорода на улицах Бермондси, вы видите в тексте сражение между тремя разными эпохами, которые пытаются как-то ужиться на одном месте: город промышленной эпохи с канализационной системой времен Елизаветы, и все это пытается осмыслить недалеко ушедший от плейстоцена мозг.

У миазматистов было множество научных данных, статистики и конкретных свидетельств, которые демонстрировали, что запахи Лондона не убивают людей. Но вот инстинкты – или, если точнее, миндалевидное тело – твердили им об обратном. Никакие подробные, тщательнейшие анализы водопроводных компаний и путей заражения во время эпидемии в Хорслидауне, проведенные Джоном Сноу, не могли конкурировать с единственным вдохом, сделанным в Бермондси. Миазматисты не в силах были совладать с системой тревоги, появившейся у людей тысячелетия назад. Они перепутали дым с огнем.

Теория миазмов долго оставалась доминирующей и по еще одной биологической причине. Нос воспринимает сверхмалые объемы намного лучше, чем глаза – сверхмалые размеры. Достаточно лишь нескольких молекул кадаверина, которые прикрепятся к обонятельным рецепторам ваших носовых ходов, чтобы вы почувствовали запах гнили. Но вот ваши глаза в молекулярном масштабе бесполезны. Во многих отношениях человеческое зрение несравненно лучше, чем у других наземных животных – оно досталось людям в наследство от ночных млекопитающих, которым приходилось искать пищу и охотиться в темноте. Но молекулы находятся на несколько порядков ниже границы человеческого зрения. Мы не можем видеть большинство клеток, которые состоят из этих молекул, и даже целых популяций клеток. Сто миллионов холерных вибрионов, плавающих в стакане воды, останутся невидимы для невооруженного глаза. Микроскопы к тому времени использовались более двух столетий, и, хотя некоторым отдельным ученым удавалось увидеть микробы в лаборатории, существование бактериального микрокосмоса в середине викторианской эпохи по-прежнему казалось чем-то близким к фантазии. А вот вонь от гниения была вполне реальна. Чувствовать запах – значит верить.