Карнавал разрушения - [12]

Тот, кто наблюдал, обнаружил, что губы его движутся против его воли, произнося слова молитвы: «Отче наш, иже еси на небесах, да святится имя Твое…»

Он остановил себя, твердо зная, что не должен молиться.

«Я атеист, — сказал он себе, так уверенно, что эти слова почти прозвучали вслух. — Я солдат. Я…»

Мощный поток воспоминания едва не вывел его к границе, за которой пряталось имя, но в критический момент мысли словно застыли в голове.

Он попытался отодвинуться подальше, но, когда чуть приподнялся на локтях, грудную клетку пронзило острой, мучительной болью. Когда же слегка пошевелил ногой, в живот словно вонзили раскаленный клинок.

«Ребра сломаны, — определил он. — И бедренная кость». — В этом не было ничего особенно ужасного. Он видел, как люди оправлялись после подобных ранений, даже благодарили судьбу, позволившую им благополучно покинуть поле боя. Некоторые виды ранений люди были рады получить, радостно заплатив цену болью и даже инвалидностью, не думая о последствиях, которые могли стать необратимыми: инфекция, гангрена, некроз. Он видел в полевых госпиталях наводнивших палаты несчастных с ранами, в которых кишели черви, пожирающие гнилое мясо, чтобы тело могло жить, и его всегда терзал вопрос: каково это — находиться между жизнью и смертью…

Он попытался поднести правую руку к голове, ощупать череп, но не сумел сделать этого.

Все с тем же трудом он заставил себя обратить взгляд и сфокусировать его на человеке, распятом на кресте. Кто он такой? Почему он здесь? Кто пробил гвоздями его запястья и лодыжки?

Разного рода слухи распространялись, словно лесной пожар, по всему Западному фронту в течение всей его службы, разрастаясь с каждым сообщением об успехах Людендорфа. Говорили, будто боши питали такую ненависть к вражеским пулеметчикам, что распинали каждого, кого захватят в плен, на высоких деревьях, оставляя несчастных молиться, чтобы горчичный газ или хлорин ускорили их кончину. Такие истории были настоящим кошмаром: жуткие небылицы, подогреваемые волнами страха перед ненавистным врагом.

Он знал, однако, как обычно умирают распятые: удушенные собственными мышцами, повешенные на веревках из своих же сухожилий.

Кем был распятый человек? Почему он здесь? Кто мог сделать подобное? Какой злой дух…

И тут он вспомнил, кто он такой. Его звали Анатоль Домье, и он был французским солдатом.

«Я лежал в воронке от бомбы в Шемин-де-Дам, — сказал он себе. — Рядом со мной находился мертвый британец. Я думал, со мной покончено, но кто-то явился спасти меня. Вначале решил, что это британский солдат, но потом узнал Орлеанскую Деву; разумеется, это была галлюцинация. Меня, видимо, забрали в полевой госпиталь. А ранение в голову заставило потерять рассудок — но я уверен, что меня отослали в Париж. Я сейчас в Париже, разве нет? Совершенно точно, меня отправили назад, хотя самого путешествия я не помню. Говорят, он стал Городом Мертвых и скоро падет под ударами врага, но, конечно же, боши еще не вошли в город. Да, точно, будь они там, ведь не бы они распинать честных французов в подвалах церквей?»

Он обнаружил еще обрывки воспоминаний, но все они походили на кошмарный сон. Он помнил когтистые лапы, впивающиеся ему в горло, крошащие ребра, пронзающие ногу. Перед ним появилась лицо демона — словно жуткая карикатура, создание самого ада. Все это, разумеется, страшный сон, кошмар, вызванный болью в ранах.

«Пожалуй, лучше пасть жертвой демонов, чем быть убитым пулями, — пришла ему в голову жестокая мысль. В мире, где существуют демоны, раны могут быть исцелены магией. А ущерб, причиненный пулями, не так легко исправить. В мире демонов сама Орлеанская Дева может спуститься с Небес, дабы спасти меня, забрать на Елисейские поля. А здесь, во Франции, превратившейся в сплошное поле битвы, мы уже находимся в аду, и все мы должны оставить всякую надежду».

Он огляделся в полумраке, но едва ли мог рассмотреть другие стены при скудном свечном освещении. Ему легко представились демоны, притаившиеся в каждом темном углу, но, лишь их фантомные образы замаячили перед внутренним взором, как некий голос сурово и твердо произнес в его мозгу: нет здесь настоящих демонов, как и нет и людей-чародоеев, способных подчинить демонов своей воле, и нет падших ангелов, готовящих проклятье на головы невинных.

Но если все это так, почему здесь находится живой человек, распятый на кресте — насмешка над образом Христа?

Где-то во мраке отворилась дверь. Анатоль повернул голову — медленно и мучительно, пытаясь определить, откуда идет звук.

К нему приближался человек. Он был необычайно высокого роста, мощного телосложения. Анатоль в страхе уставился в лицо вновь прибывшего, увидел сердитые глаза, безволосый череп с двумя наростами по бокам — маленькими рожками, и узнал того, кто величал себя Асмодеем.

Разве он не убил Асмодея? Очевидно, нет. Это тоже, скорее всего, сон.

Асмодей присел на корточки, лицо его приблизилось к Анатолю. Он произнес по-английски: — Э! Снова очнулся. Хорошо. Скоро перенесем тебя в лучшие апартаменты. — Потом перешел на французский, видимо, догадавшись, что Анатоль не сумеет его понять. — Кто это послал тебя убить меня, Анатоль? Кто доставил тебя в церковь и устроил в этом укрытии?