Карнавал разрушения - [10]

Тем временем одно лицо повернулось из тени к свету. Пожалуй, если он на самом деле лежит на холодном каменном полу в одном из подвалов Парижа, то лицо это принадлежит человеку, склонившемуся над его израненным телом, в то время как остальные стоят вокруг, а кто-то держит фонарик на уровне живота. С другой стороны, вдруг это, и вправду, чистилище, — значит, склонившийся над ним не кто иной, как ангел-писец, призванный пересчитать все грехи его души. «Если это действительно нейтральная полоса, — думал он, — что тогда? Не Дева же это Орлеанская? И не ее темный собрат? Если оно все же заговорит, пусть говорит по-французски. Пусть не окажется бошем… или британцем!»

— Анатоль? — голос звучал горько и как будто ворчливо, но — по-французски. — Анатоль? Это и вправду ты?

«О, да, — подумал он. — Это я. Уж в этом-то я уверен, и, пожалуй, только в этом. Где бы и с кем бы я ни был, я остаюсь Анатолем, и навсегда». Но это открытие буквально утонуло в приступе ярости, обрушившейся на него, когда он узнал голос.

— Ты!! ! — закричал он. Слово вылетело, словно плевок. Он не сумел произнести: «Отец». Пытался добавить поток ругательств, но, стоило шевельнуть головой, как боль тисками сжала горло, лишая дара речи. Он едва сумел вздохнуть.

— Ох, Анатоль!

Слова, казалось, долетают издалека, в то время как лицо, маячившее перед ним при свете лампы, размером достигало луны, что глядит с неба. — Анатоль, что ты наделал?

«Что я наделал? А кто отдал последнего из рожденных своих сынов в руки сумасшедшего убийцы? Кто бросил собственное дитя на растерзание? Негодный Абрам, угодливый слуга тьмы, безжалостный Антихрист, величающий себя Асмодеем!

— Ты не понимаешь, Анатоль, — голос звучал успокаивающе и в то же время сердито, хотя и жалуясь. — Ты должен был прийти ко мне. Ты думал, я глупец?

«Да».

— Ты считал меня сумасшедшим?

«Да».

— Думал, я пойду на такое, не имея на то причины, не имея доказательств и знаний?

Не существовало ни причин, ни доказательств, ни убедительных знаний, чтобы объяснить или оправдать подобное деяние. По крайней мере, их не открылось Анатолю, прежде чем демон схватил его и разрушил его тело. Разве что все это сон, иллюзия, фантом, навеянный фосгеном, отравляющим клетки мозга. Если только…

— Слушай меня, Анатоль. Война, в которой ты сражаешься, это последняя война — призванная истребить все войны. Эти дни — последние, Анатоль; падшие ангелы явились потребовать свое наследие. Бог мертв; все чудеса находятся в ведомстве армий Дьявола. Все надежды на воскрешение душ скрыты во Мраке. Воскрешение возможно, сын мой, если у нас есть вера, если поручим себя истинному Хозяину. Я видел, как это свершается, Анатоль! Я не стал бы жертвовать своим сыном, если бы не знал , что смерть — еще не конец, а только прелюдия к новой жизни. Я видел, как это свершается, Анатоль! Видел, как мертвые возвращаются к жизни. Почему ты не пришел ко мне, Анатоль? Тебе не следовало делать то, что ты сделал. Ты не подумал, что цена содеянного для меня такова же, как и для тебя. И для всех нас. Именно Хозяину принадлежит власть над жизнью и смертью, именно он управляет легионами демонов, да и самой Землей. Бог мертв, но Дьявол — жив, и мы, если хотим жить, должны быть преданными и верными его слугами. Ох, Анатоль, что ты за непроходимый глупец!

«В таком случае, что за хищники обитают в этих темных подвалах? Актеры в темных мантиях. Крысы и мыши. Люди, пожертвовавшие последними из своих детей в жертву, дабы вершить жуткую пародию на мессу. Тли и могильные черви. Люди, прикидывающиеся демонами. Демоны, прикидывающиеся людьми. Отцы, прикидывающиеся отцами. Сумасшедшие лицедеи. Пауки».

Земля задрожала. Анатоль подумал, что слышит взрыв, усиливающийся до вселенского грома. Оружие номер один, мелькнула мысль. Оружие номер один, нацеленное в самое сердце Парижа, дабы напомнить жителям прекраснейшего из городов мира, что их жизнь взята напрокат, что смерть в любой момент может настичь их, ибо ни одно из Господних Творений не спасется.

Дрожь и гул стихли. «Но ты еще услышишь эту дрожь в земле не-людей, — подумал он, — когда германская артиллерия откроет огонь во всю мощь. Этот грохот будут сопровождать вопли и крики — словно голоса легионов торжествующих демонов, пляшущих на подмостках Пандемониума…»

— Ты должен был прийти ко мне, — голос сорвался, утонув в отчаянном реве. — Я бы объяснил… а после, если бы ты не поверил, то поднес бы ружье к моей голове и нажал на курок, и тогда бы я смог показать тебе. Показал бы, как просто умирать, когда знаешь , что будешь жить снова. Когда знаешь , что Век Чудес снова наступит. Забвение на твою голову, Анатоль, ты все испортил!

«О, да, я испортил все. Я убил Асмодея. Я положил конец чудовищному преступлению. Я истребил колдуна-самозванца, чье безумие вызывало резню невинных. Я испортил дьявольский карнавал. В один час я совершил больше добра, чем за год, пока расстреливал бошей, лишая жизни перепуганных юнцов, пушечное мясо кайзера. Я положил конец подлинному безумию в абсолютно безумном мире».

— О, Анатоль, сын мой! Почему, ну почему ты не можешь