Карнавал короля Иеронима - [9]

— Барон фон Мирбах?

— К услугам вашего превосходительства.

— Древняя гессенская фамилия?.. Вы были в университете?

— Как упомянуто в прошении: я слушал лекции в Марбурге и Геттингене.

— Знаю, в Германии все занимаются наукой. Значит, вы знаете латинский язык?

— Разумеется, — ответил с легкой усмешкой молодой барон.

— Ну, так скажите мне по-латыни: «Я надел сегодня штаны»!..

Барон молчал.

— Видите, господин барон, вы ничего не смыслите в латинском языке! — воскликнул Сала с громким хохотом.

Те из просителей, которые понимали немного по-французски, сочли нужным также рассмеяться, в надежде заручиться милостью его превосходительства. Сала, совершенно довольный собой, направился в свой кабинет и сделал знак Герману следовать за ним.

Герман был возмущен до глубины души всей этой сценой, он чувствовал оскорбление, нанесенное потомку древней немецкой фамилии. Он был в нерешительности: не повернуться ли и уйти, как это сделал барон, или последовать приглашению. Благоразумие победило; он решился на последнее из опасения, что его горячность может привести к новым неприятностям для Рейхардта.

Когда он вошел в кабинет, генерал оканчивал свой туалет.

— Ну что, ушел латинский барон? — спросил Сала.

— Да, ваше превосходительство. Вы глубоко огорчили его, но можете утешить его офицерским патентом…

Сала громко расхохотался.

— Такого утешения, пожалуй, потребует от меня все гессенское дворянство. Нужно проучить этих надутых баронов с их глупыми притязаниями; в своем высокомерии они мечтают о восстании… Кроме того, его величество решил раз навсегда — давать офицерские места только тем, которые прошли известные военные чины, были пажами или окончили курс в военной школе. Барон не подходит ни под одно из этих условий; но он красивый малый и может иметь успех у дам! Здесь, при дворе, благоволение дам часто имеет больше значения, чем всякие военные заслуги… Вы совсем другое дело, у вас прекрасный французский выговор, и в этом вы уже имеете преимущество над гессенскими баронами… Дочь моя говорит немного по-немецки. Король спрашивает ее иногда: «Как ваше здоровье, мадемуазель Сала?» — а она отвечает ему без запинки: «Gut, Eure Majestät!» (хорошо, ваше величество). О, у вас будет талантливая ученица! Но моя жена хочет сперва видеть учителя! Вы понимаете… я хозяин дома, но воспитание дочери меня не касается.

— Жако! — приказал он своему камердинеру. — Доложи генеральше, что, если ей угодно, я сейчас приведу к ней учителя!..

Генерал удалился в соседнюю комнату и через минуту вышел в полной парадной форме со шляпой в руке и пригласил Германа следовать за ним.

Когда они проходили по анфиладе комнат, Сала сказал многозначительно: «Прежде всего, молодой человек, советую вам представиться генерал-директору полиции Берканьи. Понимаете… король через него желает иметь сведения о лицах, которые попадают в высшее общество… Это представление не может повредить вам…»

Герман был настолько доверчив, что не обратил особенного внимания на тон, каким генерал произнес последнюю фразу, ему и в голову не приходило, что рекомендация такого человека, как Рейхардт, уже сама по себе могла казаться подозрительной. Он думал о предстоящей встрече и вспомнил отзыв Луизы о госпоже Сала, что эта женщина хитрее и проницательнее, чем может показаться с первого взгляда.

Генерал открыл дверь в богато убранную комнату с парижской мебелью. На кушетке, так называемой «pommier», полулежала дама в нарядном домашнем платье и тюлевом чепчике с гроденаплевыми лентами.

Когда Герман вошел в комнату, она была, видимо, удивлена его приличной наружностью и манерами и сделала движение, чтобы привстать с кушетки, но тотчас же опомнилась и только надменно кивнула ему головой. У кушетки на низком стуле сидела хорошенькая креолка Ле-Камю и ласково взглянула на Германа своими большими блестящими глазами. На ней было простенькое платье и шляпа с перьями, в руках она держала веер.

Генерал представил учителя, коротко осведомился о здоровье жены и, громко чмокнув ее руку, поспешно удалился с видом человека, который не желает слышать переговоров о деле уже решенном, или боится чем-либо уронить свой авторитет.

Между тем дама, сидевшая на кушетке, несколько выпрямилась и опустила ноги. Она указала молодому человеку на кресло, поставленное для посетителей, и окинула его внимательным взглядом. Манеры ее, при всей сдержанности, не были особенно изысканны, видно было, что замашки знатной дамы усвоены ей недавно, так что она не всегда выдерживала свою роль. После обычных расспросов: откуда он, где живет и что намерен делать? — она неожиданно переменила тему разговора, заметив, что глаза молодого человека устремлены на хорошенькую креолку.

— Вас интересует моя милая приятельница, — сказала она с едва заметной улыбкой. — Простите, я забыла познакомить вас: это сестра графа Фюрстенштейна, мадемуазель Адель Ле-Камю… Но скажите, пожалуйста, где вы научились так хорошо говорить по-французски? Надеюсь, не в Касселе?

Слова эти были сказаны таким тоном, что Адель громко рассмеялась.

Герман объяснил, что отец его был несколько лет учителем в доме одного дипломата в Берлине, где все говорили по-французски. Там же познакомился он с молодой швейцаркой из Лозанны и впоследствии женился на ней, когда получил место пастора в одном приходе.