Карнавал короля Иеронима - [37]

Король заставил долго ждать себя, потому что был занят беседой со своим лейб-медиком Цадигом.

Это был еврей из Шлезвига. Иероним познакомился с ним в Бреславле в 1806 году, во время похода против Пруссии, когда он вместе с Вандаммом прибыл в Шлезвиг во главе девятой французской дивизии. Здесь, среди веселой гарнизонной жизни, в обществе актрис, при неумеренной трате денег и здоровья, он серьезно заболел и должен был обратиться к помощи Авраама Цадига, который вылечил его в непродолжительное время. Впоследствии, когда Цадиг явился ко двору нового вестфальского короля, чтобы осведомиться о здоровье своего бывшего пациента, то был назначен лейб-медиком, и вскоре заслужил доверие королевы.

По уходе лейб-медика, король велел призвать к себе в кабинет для частной аудиенции бригадного генерала фон Ревбеля и начальника полиции Берканьи. Но так как первый пробыл у короля несколько минут, а генерал-директор полиции оставался после него довольно продолжительное время и вернулся в залу с многозначительной улыбкой, то это не могло ускользнуть от внимания придворных. В группе мужчин, стоявших в нескольких шагах от барона Рефельда, начался шепотом разговор, который он мог расслышать от слова до слова благодаря своему тонкому слуху. Говорили, что напали на след тайного союза в Пруссии и найдены возмутительные воззвания к немецкому народу какого-то Фихте и прочее. Долгое отсутствие короля придавало особенное значение этому обстоятельству.

Наконец обе половинки дверей открылись настежь, и появилась королевская чета в сопровождении дежурного камергера графа Паппенгейма. Король Иероним был по обыкновению в белом гвардейском мундире гренадерского полка, с оранжевым воротником, обшлагами и нашивками. Он был среднего роста, худощавый и бледный, с легким желтоватым оттенком кожи, черные волосы были коротко острижены. Лицо его, с впалыми щеками и выступающим подбородком, казалось таким утомленным, что никто не принял бы его за двадцатичетырехлетнего юношу. Медлительность движений и нерешительная походка еще более усиливали это впечатление. Но в то же время в изящной и характерной наружности молодого короля, в связи с его романической судьбой, было нечто, располагающее в его пользу. В глазах был виден ум, лицо его принимало особенно приятное выражение, когда оживлялось улыбкой. В манерах и осанке не было ничего надменного, что напоминало бы о его высоком сане; он обращался одинаково просто со всеми.

Королева была годом старше своего супруга и представляла полный контраст с ним своей здоровой, немного дородной фигурой и свежим, румяным лицом. В ее манерах и осанке было известное величие, которое выделяло ее из толпы, и придворные не без основания жаловались подчас на ее высокомерное обращение с ними. Но сегодня она была особенно милостива со всеми, даже с Аделью Ле-Камю, к которой она вообще относилась довольно враждебно. Эту неприязнь приписывали тому обстоятельству, что Адель была соотечественницей Елизаветы Паттерсон из Балтимора, первой жены Иеронима, и находилась с ней в дружеских отношениях.

Королева обратилась с благосклонной улыбкой к мадемуазель Ле-Камю и, намекнув на сватовство Морио, сказала:

— Король любит генерала Морио и говорил, что, после его женитьбы, при дворе будет у нас новая статс-дама…

В это время Иероним разговаривал с бароном Рейнгардом; несмотря на почтительную позу французского посланника, видно было, что в его словах заключалось нечто неприятное для короля, лицо которого омрачилось и приняло задумчивое выражение. Он был так занят своими мыслями, что по рассеянности не обратил никакого внимания на многих лиц, к которым относился всегда с особенной благосклонностью. Но когда ему представили вновь прибывшего голландского посланника ван Гюигена, то он любезно обратился к нему и стал расспрашивать о впечатлении, какое произвел на него Кассель. Затем Берканьи представил его величеству барона Рефельда.

Иероним невольно улыбнулся, так как, по описанию генерал-директора полиции, ожидал встретить чудака, которого, по известным данным, можно было считать агентом тайного прусского союза. Он хотел сделать попытку под видом шутки выведать что-либо у барона о положении дел в Пруссии.

— Вы, кажется, из Пруссии? — спросил король.

— Я считаюсь прусским землевладельцем, — ответил Рефельд, — но в действительности я подданный вашего величества, потому что мой родовой замок в Гарце, среди дикой местности.

— Вероятно, у вас там прекрасная охота, барон?

— Да, ваше величество, трудно себе представить лучшую охоту и при этом со всякими собаками: легавыми, гончими, таксами, волкодавами и прочее. Кроме того, я мог бы снабдить королевскую кухню наилучшими трюфелями, которые у меня в изобилии. Если когда-нибудь ваше величество будет охотиться поблизости от моих владений, то я провел бы вас в такие леса, где водятся кабаны и дикие кошки!..

При этих словах Рефельд окинул внимательным взглядом худощавую фигуру короля, а затем, как бы спохватившись, отвесил низкий поклон. В голове у него мелькнула мысль, что в случае открытого восстания было бы недурно захватить в плен Иеронима, который, по-видимому, не отличался силой. Этот проект особенно улыбался ему, тем более что он чувствовал в себе достаточно смелости, чтобы привести его в исполнение.